ночи жаркие, дождей здесь почти не бывает, так что под открытым небом спать ещё и лучше...
Поделившись этой информацией, люди, похожие на одну большую семью, одновременно вскинули на спины рюкзаки, да и пошли себе к трассе.
А Переверзев с Линецким расстелили палатку на освободившемся месте.
Место было удобным прежде всего потому, что люди очистили его от больших камней. Берег был весь покрыт камнями разной величины, от мелкой гальки до фрагментов скал, скатившихся по косогору во время какого-то землетрясения. «Место силы, точка сборки?» — мелькнуло в голове у Линецкого. Не потому, что он это почувствовал... Скорее, машинально отметил, что подобными обстоятельствами места здесь наверняка бы воспользовались знакомые чайники.
Незнакомец, которого Линецкий только что встретил на автобусной остановке, судя по лицу, на котором не ночевало и тени сомнения, скорее всего тоже был чайником. Но когда он предложил «объединить усилия», Линецкий, сам себе удивляясь, сказал «почему бы и нет». Не хотелось так сразу ехать в обратную сторону. Друзей, которые стояли в Форосе с палатками, он не нашёл, видимо, они уже уехали, а цены на жильё в Форосе кусались — Линецкий успел расспросить на эту тему старушек, торговавших на тротуаре персиками. Поэтому неожиданное предложение белобрового великана показалось довольно заманчивым. Линецкому нужны были несколько дней на морском берегу, по возможности без внешних раздражителей. Лёгкое замешательство, какое-то время сохранявшееся в его взгляде, объяснялось тем, что фигура Переверзева оказала на него слишком сильное воздействие.
Заметим, что в этом воздействии не было ничего сексуального: Линецкий был не опьянён чужим телом, а скорее наоборот — отрезвлён. Он был маленького роста, к тому же сильно сутулился... Глядя на него, хотелось сказать, что он похож на тощую ощипанную курицу. Даже понимая, что такое сравнение было бы слишком банальным — кто из двуногих на неё не похож?
Может быть, в том, что сравнение само собою напрашивалось, виновато было не только тело, но ещё и одежда. Если, конечно, это можно было назвать одеждой...
Сетчатая майка была Линецкому слишком длинна и полностью покрывала бесцветные трусы, которые, несмотря на свои красные лампасы, выглядели скорее семейными, чем спортивными. Поэтому и без того не слишком пафосные конечности Линецкого, когда они к тому же торчали из сетки, на самом деле имели сходство с ножками суповой курицы, которую несут с базара в авоське... Зато у Переверзева всё было сплошным. И белым. Шорты, футболка, кроссовки, носки. Всё сплошь и рядом — белым и сплошным, разве что на футболке, которая тесно облегала могучий торс (Линецкий сначала так это и увидел — на фоне тёмной зелени кипариса как бы фрагмент античной статуи без конечностей и без головы), можно было различить след стёршейся после многократных стирок надписи. Или рисунка. Понять теперь уже было невозможно.
Линецкому было нелегко поспевать за Переверзевым, он вынужден был всё время ускорять шаг, то и дело переходя на бег.
Потом, когда они перешли с трассы на каменистый берег и камни стали увеличиваться в размерах, пришлось быстро перемещаться на четвереньках.
Тогда как Переверзев нигде даже не пригнулся. Глядя, как серо-буро-малиновый рюкзак огибает очередную скалу, Линецкий подумал, что это вообще не рюкзак, но что-то вроде реактивного ранца. Когда они пришли на место, и Переверзев сказал, что у него в рюкзаке есть горелка, Линецкий снова было подумал, что там что-то реактивное...
Переверзев достал из рюкзака примус.
— Только керосина у меня нет, — сказал он, — я голодный, не знаю, как ты. Давай сегодня приготовим на костре, а завтра где-нибудь на трассе разживёмся...
На пригорке рос можжевельник. Упрямые, очень твёрдые кусты. Линецкий не мог с ними справиться перочинным ножом и только подбирал с земли сухие крохотные щепки — каждая была со спичку величиной. Их хватало на маленькие охапки, которые можно было нести в горсти. Встретившись взглядом с Переверзевым, Линецкий развёл руками, мол, ерунда, конечно, он и сам понимает, что толку от этих крох... Но Переверзев сказал:
— Нет-нет, это хорошо, собери таких ещё, если сможешь.
В одну из ходок на косогор Линецкий заметил, что неподалёку лежит чья-то палатка.
Она была расстелена на гальке и покрыта сверху огромным куском полиэтилена, придавленным по краям булыжниками. Похоже было, что к ней давно никто не подходил.
Море, лежавшее чуть поодаль, выглядело примерно так же.
Как будто его тут забыли.
Ни чаек, ни буйков. Не говоря уже о пловцах или силуэтах кораблей на горизонте.
На ужин они ели гречневую кашу с тушёнкой. Линецкий предложил деньги за провиант, но Переверзев не взял:
— Когда кончится, тогда ты купишь.
Рюкзак Переверзева был огромных размеров, но всё равно было трудно поверить, что там умещается столько всего... После консервов, кульков с крупой и рулонов туалетной бумаги Переверзев достал из рюкзака аккуратный кожаный «дипломат». Линецкий хотел что-то спросить, но не спросил, посчитав, что задавать лишние вопросы человеку, с которым они всего лишь час назад познакомились... Как-то неприлично.
Однако, когда из рюкзака вылезло что-то похожее на чёрное человеческое тело без головы... И упало плашмя на гальку... Линецкий всё же не выдержал.
— Что это? — тихо сказал он.
— Что ты имеешь в виду? А, это... Костюм для подводного плавания, — отвечал Переверзев, продолжая рыться в рюкзаке. Теперь он извлекал оттуда одежду. Что-то бросал сразу, что-то осматривал или даже обнюхивал... «Может быть, это не его рюкзак? Да нет, с чего бы... Но что он в нём так роется... Как бомж в мусорном баке...»
— А где же тогда акваланг? — спросил Линецкий.
— Акваланга нет, — сказал Переверзев, — своего то есть. Я в основном плаваю с трубкой. Но подолгу. Ночью лучше в термокостюме.
Линецкий взял в руки термокостюм, ему нужно было самому пощупать, чтобы убедиться... Резина, — понял он, — но всё равно странно... Не тело... Но, может, это чья-то душа? Rubber Soul, you know?
Как бы то ни было, и без того превосходя его на две головы, Переверзев продолжал расти в глазах Линецкого — теперь уже вглубь...
Он достал из рюкзака полиэтиленовый пакет с серыми отутюженными брюками от сухопутного костюма... А потом подводное ружьё. В чехле, за который зацепился полосатый галстук...
Некоторое время Линецкий пытался самостоятельно разгадать эту головоломку, а потом сказал:
— Я сдаюсь.
— В каком смысле? — удивился Переверзев.
— Ты можешь объяснить, что это значит? Если это, конечно, не служебная тайна...
— Да о чём ты?
— Такое сочетание вещей в твоём рюкзаке.
— А, сейчас, — сказал Переверзев, — вот она. Заварка, я её так заложил... Сейчас, сейчас, сложу всё обратно, чайку вскипятим, я тебе всё объясню.
Объяснение в целом выглядело правдоподобно... Хотя чересчур как-то оказалось всё просто: Переверзев сказал жене, что едет в командировку в Москву, а сам отправился в Крым. Просто потому что в отпуске этим летом он уже был — с женой... Но, вернувшись в Питер, понял, что чего-то недополучил... И всё лето показалось прожитым напрасно...
В самом начале своего монолога он сказал, что не пьёт и не курит, и единственным наркотиком для него являются женщины... «Если бы он тут и поставил точку, это было бы красивое объяснение, — подумал Линецкий, — но до точки ещё очень далеко...»
Линецкий слушал теперь отчёт о праздновании дня Нептуна на нудистском пляже, с распределением ролей, с постановкой пьесы театрального деятеля и заслуженного нудиста, отсидевшего в советское время пятнадцать суток за нудизм... Когда Переверзев начал декламировать выученные наизусть идиотские реплики, Линецкий попробовал прервать этот поток...
