Вдруг заметил отломанную планку на ставне какого-то дома, легко снял с плеч сундучок, вынул оттуда молоток и гвозди и прибил планку. Качнул одобрительно головой и пошел дальше.
Забыв обо всем на свете, я шел и шел за этим необычным человеком. Я был уверен, что он меня не замечает. Но он вдруг остановился, показал пальцем сначала на мои книги, потом в сторону школы и, смеясь глазами, сказал:
— Туда, туда иди. Арифметика, геометрия, физика. Туда.
Я смутился, неловко повернулся и побрел в школу.
Этери
— Слушай, что такое «бичо»? — спросил Саур, когда я, чуть не опоздав, вбежал в класс.
— Не знаю, — ответил я. — Мало ли разных слов на свете!
Саур рассеянно скользнул взглядом по моему лицу и прошептал:
— Странная девочка! Очень странная. Говорит: «бичо». Это я — бичо?
Вошел учитель, и начался урок. Но Саур слушал плохо. Занятый какими-то своими мыслями, он все время недоуменно поводил бровями. На перемене он отвел меня в уголок коридора и там, все с тем же недоумением на лице, шепотом рассказал:
— Я иду в школу. Иду, никого не трогаю — зачем трогать! А она подходит и говорит: «Здравствуй, бичо! Как пройти…»
— Кто «она»?
— Девочка. Очень странная девочка. На глазах слез нет, совсем сухие глаза, а плачут… И говорит: «Здравствуй, бичо! Как пройти в Пятигорск?» Я сказал: «Зачем идти? Пятигорск далеко. Надо ехать», И отвел ее к автобусной станции. Я отдал ей все вишни, что купил себе на завтрак. Она их ела, а глаза плакали. Я сказал: «Зачем ты плачешь? У тебя нет денег на билет? Так сиди и жди: я приду и принесу тебе деньги». Но она сказала: «Нет, бичо, я не плачу». И я ушел. Очень странная девочка!
— Почему же ты не расспросил: кто она, откуда идет и зачем называет тебя непонятным словом? — удивился я.
Но Саур молчал и смущенно смотрел в угол. До конца уроков он оставался задумчивым и рассеянным, а в конце сказал мне:
— Нету денег. Откуда у нее деньги? Она сидит там и плачет. Не люблю, когда плачут. Пойдем к ней, ну?
Мы свернули на широчайшую Степную улицу и зашагали к большому, далеко видному зданию автотранса. По дороге я пытался рассказать Сауру о моей встрече с забавным кабардинцем, но он почти не слушал и все повторял:
— Я Саур, Саур Ханаев. Зачем «бичо»?
Чем ближе мы подходили к станции, тем больше он волновался, а у самого здания неожиданно сказал:
— Пойдем домой.
— Как же так? — ответил я. — Надо посмотреть.
И только свернули за угол, как на скамье для пассажиров увидели одиноко сидящую девочку. Очевидно, автобус недавно отошел и увез всех пассажиров, кроме этой странной девочки.
Я тотчас догадался, что это она. Догадался по глазам. Действительно, темно-карие, с влажным блеском глаза девочки были такие печальные, будто на сердце у нее лежало неизгладимое горе. Увидя нас, девочка улыбнулась и встала. От улыбки лицо ее озарилось, но глаза продолжали смотреть грустно, и это напомнило мне один летний день, когда светило солнце и шел дождь.
— Девочка, почему же ты не уехала?
Она разжала руку, и в ней мы увидели трехрублевую бумажку.
— У меня не хватило денег.
— Мы тебе дадим денег, — живо сказал Саур. — В пять часов идет еще автобус. Не надо плакать — зачем?
— Да я не плачу, бичо, что ты! — удивилась девочка.
Я с любопытством рассматривал ее. Тонкая и стройная, она скорее была похожа на мальчика, если бы не черные косы, перекинутые на грудь, и не кротость нежного, покрытого золотистым загаром лица. Никакого багажа. Кроме тощего рюкзака, у нее не было вещей. Я спросил:
— Откуда ты, девочка?
— Из Тбилиси.
— Из Тбилиси?! — в один голос воскликнули мы с Сауром.
Мы жили у подошвы зеленых гор, за которыми, сверкая на солнце вечными снегами, поднимался к небу Кавказский хребет. Мы знали, что за хребтом, таким высоким, что на его вершинах ночуют звезды, под ярким солнцем раскинулся большой древний город, и он нам представлялся манящим, далеким и недосягаемым.
— Из Тбилиси, — повторили мы уже тихо и вздохнули.
Потом уселись на скамью. Девочка села между нами, и мы принялись расспрашивать ее.
Девочка охотно рассказала, что она — воспитанница детского дома, ни отца, ни матери у нее нет, а есть только старшая сестра Анико. Анико была на фронте фельдшерицей, долго не слала вестей о себе, и вдруг пришло письмо с коротким извещением, что она тяжело ранена и лежит в госпитале в Пятигорске. Девочка недолго размышляла, попросилась с одним военным в машину и поехала. Но под Нальчиком, в селении Большой аул, в машине что-то испортилось, она стала на ремонт, и девочка пошла пешком.
Рассказывая, она доверчиво смотрела нам в лица, а из ее глаз на нас лились тепло и кроткая грусть.
Потом мы долго расспрашивали о Тбилиси, об ущельях и скалах Военно-Грузинской дороги и не замечали, что к станции подходят люди и занимают очередь у кассы. А когда заметили, то вдруг вспомнили, что ни у меня, ни у Саура денег нет. Мы посоветовались и побежали на толкучку, чтобы продать свои кепки.
Когда мы вернулись, люди уже садились в автобус. Мы едва успели купить билет и усадить девочку в машину. Уже на ходу сунули ей промасленный кулек с теплыми пирожками, которые тут же купили на оставшиеся три рубля. Автобус двинулся. Мы подняли руки к голове, чтобы снять кепки и помахать ими, но кепок не было, и мы стали махать руками. Вдруг Саур сорвался с места и помчался за автобусом. Вернувшись, он сказал:
— Этери.
— Что — Этери? — не понял я.
— Я спросил, как ее зовут. Она сказала: Этери.
— А-а… — протянул я, для чего-то стараясь казаться равнодушным. Но не выдержал и с удивлением сказал: — Какое серебряное имя!..
Байрам, несущий счастье
Не знаю почему, встреча с Этери наполнила меня каким-то новым, очень приятным и в то же время тревожным чувством. Когда я думал о ней, мне почему-то хотелось сделать что-нибудь такое, от чего людям стало бы лучше жить на свете. Я стал мечтать, и мои мысли обратились к голубому камню.
«Хорошо бы, — думал я, — достать кусочек такого камня и подарить его Этери. Может быть, ее глаза не смотрели бы тогда так грустно. Нет, маленького камешка мало: надо найти большой камень и на самолете
