точки. Немцы рассыпались по обочине, залегли в кювет. Пролетев некоторое расстояние, точки рассыпались множеством белых листков бумаги. Они летним снегопадом, кружась и разлетаясь окрест, устилали степь и дорогу.
Немцы подняли несколько листков. Прочитав их, они громко расхохотались и изорвали их в клочья. Мы тоже подняли пару листков. Текст был написан по-немецки. А самолеты, «удачно отбомбившись», быстро скрылись за горизонтом. Другой груз они должны были бы сбросить, с большей пользой!
Кстати, наши самолеты за все время боев и отступления мы видели над головами лишь один раз. Тогда в небе произошел очень быстротечный бой двух наших фанерных «ястребков» с двумя «мессершмиттами». Наши самолеты один за другим зачадили густы черным дымом и ярко вспыхнули. Они свечками быстро устремились к земле. Летчики так и не успели воспользоваться парашютами…
Вот вдали показалась какая-то деревня. Наша колонна постепенно вползает на деревенскую улицу. Останавливаемся у большого дома. Это, по всей вероятности, бывшая барская усадьба с высоким и широким крыльцом. Потом, в советское время, там был устроен сельсовет, от которого еще осталась вывеска. Пленным велели ждать, пока один из конвоиров пошел в дом докладывать о нашем прибытии.
Присели на траву и можем оглядеться вокруг. Возле дома, вернее за домом, небольшой пруд в тени старых, раскидистых деревьев. На его берегу стоят зенитки, направив стволы почти вертикально вверх. Жара. Немцы поят своих лошадей, а потом, загнав их в пруд, моют. Они и сами с удовольствием плещутся, со смехом обливая друг друга водой. Возле зениток сидит крепкий, упитанный солдат. На нем лишь трусы и короткие сапоги с широкими голенищами. Солдат с аппетитом уплетает жареную курицу. А мы-то уже два дня не ели… Глотая слюнки, отворачиваемся.
На крыльцо вышел наш конвоир в сопровождении какого-то мужчины в широких брюках и белой косоворотке, обтягивающей арбузоподобный живот. С усмешкой, оглядев нас, он произнес: «Здрасьте, соотечественники! На что изволите жаловаться?» Он ехидно ухмыльнулся. Почти в один голос мы сказали, что уже двое суток ничего не ели. «А что же Сталин вас не накормил?» — опять съехидничал он. И, грузно развернувшись, ушел в дом.
Через некоторое время он опять появился на крыльце. Он вынес нам банку тушенки и полбуханки черного хлеба. Мы все это с жадностью мигом проглотили.
Не успели мы доесть, как к дому подъехала крытая брезентом грузовая машина. Из кузова на землю спрыгнули один за другим трое солдат, вооруженных автоматами. Они с нескрываемым любопытством разглядывали нас. Видно, они впервые видели пленными своих противников. В это время на крыльце появился офицер в сопровождении толстяка. Солдаты застыли по стойке «смирно». Офицер что-то коротко скомандовал им, и нас стали заталкивать в кузов грузовика. Один из солдат сел в кабину, а двое залезли к нам в кузов и сели около заднего борта. Машина тронулась и, набирая скорость, покатила по ухабистой и пыльной дороге.
Брезентовый полог сзади был откинут, поэтому мы могли видеть, куда нас везут. Пыль клубилась за машиной, а мы с тоской смотрели на убегающие от нас родные просторы… Вот и окраина города Проскурова, где я начинал еще совсем недавно свою службу. Проехав город, машина несется уже по шоссейной дороге все дальше и дальше на запад. Навстречу нам беспрерывным, нескончаемым потоком идет колонна военной техники, армада армии Вермахта.
К вечеру нас привезли на товарную станцию города Тернополя. На ступеньках пакгауза, на шпалах и просто на земле сидели наши пленные красноармейцы, человек сто пятьдесят — двести. Наши конвоиры велели нам сойти с машины и присоединили нас к остальным пленным. Наше появление не вызвало ни какого интереса у понурых и усталых людей. Примерно через час всех построили в колонну, и конвой повел нас по улицам Тернополя…
ПЕРВЫЙ ПОБЕГ
Солнце нещадно палит. Июльская жара выматывает военнопленных, растянувшихся колонной по пыльной улице Тернополя. В расстегнутых гимнастерках, в пилотках и без них, с шинелями под мышкой, с вещмешками и без них, идем мы, запыленные и усталые. Немцы тоже утомлены жарой, но все же периодически подталкивают отстающих прикладами и злобными окриками. Идем в неизвестность. Замыкают колонну раненые, которым достается больше других от конвоя. Здоровые по мере возможности помогают идти своим товарищам по несчастью, так как немцы могут пристрелить отставших красноармейцев.
Около низенькой православной церкви улица резко сворачивает вправо. Приближаясь к церковному кладбищу, я и другие красноармейцы слышим в голове колонны шум и озлобленные крики немцев. Подходим ближе и видим деревянные кресты на могилах немецких солдат. Захоронение совсем еще свежее. На каждом кресте повешена солдатская каска, но с одного из них она сброшена на землю. Да не просто сброшена, а еще и перевернута и осквернена испражнениями! Должно быть, до прихода нашей колонны никто еще не обратил на это внимания. Немцы от такого надругательства над могилами соотечественников пришли в ярость. Они стали бить всех пленных прикладами, вымещая свою злобу на безоружных людях. Они били и здоровых и раненых, еле стоявших на ногах, измученных тяжелым переходом. Многие из них падали, но и упавших били коваными сапогами. Постепенно ярость утихла, колонну вновь собрали и погнали дальше.
Кривая улица, поднимаясь в гору, постепенно вывела нас на окраину города. Колонна замедлила шаг, подтянулась и остановилась. На пустыре, на окраине Тернополя, стоял большой четырехэтажный дом из красного кирпича. Впоследствии мы узнали, что до прихода немцев он служил казармой для красноармейцев. На пустыре были устроены спортивные площадки и плац. Еще висели бодрые плакаты: «Чужой земли нам не надо, но и своей ни пяди не отдадим!», «Крепи оборону, Рабоче-крестьянская Красная Армия!»
Как больно было видеть нам, пленным красноармейцам, эти бравурные лозунги на фоне серых немецких мундиров! А перед войной, сколько песен, статей, кинофильмов и другой агитации выходило! «Броня крепка, и танки наши быстры…» Где они, эти быстрые танки с крепкой броней? Где «самые лучшие и самые быстрые советские самолеты»? Видели мы их, но сожженными на обочинах дорог и на аэродромах. Даже трехлинейки образца 1896 года получил не каждый новобранец. Был приказ добывать оружие в бою, то есть взять у павших товарищей. Как такая армия могла воевать? Обидно нам было за нашу огромную и многострадальную Родину, жалко было молодых замечательных ребят, так рано сложивших свои головы! Эх вы, «Великие политики», «Отцы народов»! Вот такие печальные и горькие мысли проносились в голове.
Эта казарма, вернее ее двор, стал первым для нас концлагерем. Казарма была обнесена дощатым забором по всему периметру. Но с одной стороны забор был не достроен, видно, строительству помешала война. Там лежали бревна, доски и высилась куча песка.
Нас разместили во дворе казармы, а раненых загнали в спортивный зал, запретив нам входить в помещение. Нас покормили перловой баландой с кониной. Супом это пойло можно было назвать лишь, обладая большим воображением. Варили его на кухне во дворе. Да и такой-то баланды давали очень мало, лишь бы мы не умерли с голоду.
В один из дней немцы привезли в лагерь лошадиную тушу. Положили ее в каком-то сарае во дворе. Охрану не поставили. Изголодавшиеся пленные ночью залезали в этот сарай и отрезали куски мяса от туши. Затем их тайком варили на кострах и ели. Когда немцы спохватились, то от туши остался скелет и кишки. После этого случая они уже были осмотрительнее и поставили часового у сарая.
Лагерь стоял на горе, и поэтому нам были хорошо видны окрестности на юго-восток от него. Смотрели мы на волю из-за забора и невольно искали пути выбраться из неволи. Видно было далеко. На горизонте, скрываясь в голубой дымке, виднелась шапка леса, а ближе к городу змеилась, временами исчезая в зарослях кустов, быстрая речушка. Она пропадала из поля зрения у самого лагеря. Дни стояли жаркие, а ночи теплые. Дождей не было, и мы не испытывали неудобства от сна на свежем воздухе.
Однажды утром, когда мы доедали свою баланду, к нашей группе подошел высокий немецкий
