коричневые добрые лица.
— Что они говорят? — хмуро спросил Валентин.
— Я ни слова не понимаю, — тихо сказала Галка. Подошел автобус, и они молча простились, как после ссоры. Галку скрыла желтая пыль.
…А вечером они опять оказались с Полиной вдвоем. И хотя их разделяла перегородка, обеим казалось, что они видят друг друга через стенку.
— Полина Афанасьевна, — в первый раз назвала Галка тетку по имени-отчеству, — вы не знаете, кому бы мне продать мои часики?..
Полина вышла из своего угла.
— Зачем? Это же вам Вася подарил!..
— Мне нужны деньги, — не очень уверенно заявила Галка. — Я хочу съездить к маме.
— Зачем же часы продавать? Попросите денег у Васи.
— А вы ему ничего не расскажете? — быстро спросила Галка.
«Ох и поганка!..» — с тоской подумала Полина. На другой день Галка подошла к ней как ни в чем не бывало.
— Тетечка, — попросила она ласково, — все-таки дайте мне, пожалуйста, сорок рублей. Вася вам отдаст. Мне хотелось бы сегодня уехать: на днях у мамы день рождения…
Полина опешила: какой день рождения? Что ей сейчас на ум идет? Но тут взгляд ее упал на совершенно опустевший Галкин туалетный столик. В гардеробе белели пустые фанерные стенки, а из-под кровати виднелся кое-как набитый, не закрывающийся на застежки чемодан. Кроме этого чемодана и самой Галки, в комнате не оставалось ничего, что могло бы потом напомнить Васе о ее былом присутствии.
Вася, коричневый, как вылепленный из глины, и присыпанный пылью, в отвердевшем от жары пиджаке, приехал через два дня. Тетка увидела его и поняла, что он что-то знает. Вася сел на опустевшую койку и угрюмо глядел в пол разъеденными пылью глазами. И молчал.
Полина смотрела на него с растущей тоской. Ох, если бы он поразговорчивее был! Они бы сейчас все вдвоем обсудили. И ему бы легче и ей. Она столько слов приготовила за эти два дня, пока его ждала! А теперь чувствовала, что уж лучше молчать вместе с ним. Но она была женщиной, и ей молчать было труднее.
Поэтому, горько вздохнув, Полина решила признаться:
— Ох, Василек, большую я ошибку в своей жизни сделала!..
Действительно, что стоило ей тогда протянуть руку и взять младшего?.. Но уж больно он был неприглядный, особенно когда крестили: морщеный, рыжий и даже глаз не показал. А другой, черненький, открыл туманные, молочные глаза и жалобно сморщился. Сестра Марья тут же тревожно сказала:
— Поскорее бы нам их окстить, Полюшка! Этот-то, первый, больно плохенький! Кабы не помер…
Крестины были убогие. На весь район осталась одна не-порушенная церковь. Риза на попе была облезлая, крестил он разом семерых ребят, спешил и путался. Воду в купель плеснули какую-то ржавую, в воск было что-то намешано, свечи чадили и тут же оплывали. И громко плакали озябшие младенцы…
— Мне бы, Вася, тебя тогда взять, — не в силах отделаться от воспоминания, тихо сказала Полина. — Разве бы я столько горя увидала?..
— Не знаю, тетя Поля… — угрюмо ответил Вася. — Может, никого брать не надо было.
И Полина замолчала, не смея даже заплакать. Васины слова она приняла так, что, возьми она его в дети, тоже не сумела бы, наверно, человеком сделать. Ей страстно хотелось защищаться, но слов у нее не было.
Вдруг Вася спросил:
— Куда ее унесло? Тетка вздрогнула.
— Не знаю, Вася… Сказала, что к матери.
— А не с Валькой?
— Нет, Вася, что ты!.. Он отвернулся.
— А, один шут!.. — бросил он глухо и вдруг прикрыл глаза коричневой ладонью.
Полине показалось, что его мучает стыд, неловкость. И она поспешила утешить:
— Все пройдет, Вася, забудется. А насчет разговоров не бойся: никто ничего и не знает. Дело это наше, семейное, ни до кого не касается…
Он сказал почти злобно:
— Ишь ведь как вы считаете! Наоборот, до всех касается!..
Больше в этот день они не говорили. И Полину томила мысль, что Вася затаил что-то и, может быть, она уже больше ему не нужна.
…Утром она услышала, как Вася поднялся. Как всегда, ровно в пять. Она робко к нему приблизилась. И он вдруг сказал ей:
— Если хочете, тетя Поля, то загородку эту мы снимем. Чего вам без воздуха тесниться?..
