Под музыку Вивальди

простота присуща душам,
а мы не ведали о том.

6. «Мы вновь приедем в этот дом…»

Мы вновь приедем в этот дом,
построенный его трудом.
Там сруба запах сладкий
и сад его посадки.

И по следам его следов
тропинкой узкой вдоль кустов
рябины черноплодной
пройдем мы в дом холодный.

То будет осенью: денек
сентябрьский будет одинок,
как эта тропка лисья,
смешав следы и листья.

Крылечко скрипнет. Стукнет дверь.
И одиночество теперь
в бревенчатом затворе
уже почти что горе.

Так выйдем в сад повеселей:
следы и листья на земле,
и каждое растенье —
его поминовенье.

В саду становится видней,
насколько крепче и вольней,
чем наш удел непрочный,
дыханье этой почвы.

7. «Деревьям ли мерещится война?..»

Деревьям ли мерещится война?
земле ль понять людские разногласья?
Судьбе-молчальнице видна
земля, исполненная ясного бесстрастья:
ее парные зеленя,
наплывы или удаленья,
в беспечности ее огня —
рачительное тленье…

И углубляясь в грунт на штык,
побег грядущий прививая,
вне человечьей суеты
мы в этом мире пребываем.

8. «Утра дачного туман…»

Утра дачного туман.
Тени хороши.
Распечатанный тюльпан
на столе лежит.
Вы из запредельных стран
получили днесь
распечатанный тюльпан —
дорогую весть.

9. «Тропинка малая в клубничной толкотне…»

Тропинка малая в клубничной толкотне,
впитавшая в себя песок и гальку,
сама вернется поутру ко мне,
сама вернется поутру ко мне,
какою б я не обернулся далью.

10. «В лесу сиротливом…»

В лесу сиротливом
есть высохший пруд.
Лопух и крапива
на взгорье растут.

Лопух и крапива —
житейский сорняк —
в лесу сиротливом,
где хвоя да прах.

Не знает окрестный
заброшенный люд,
чей век безвозмездный
окончился тут

и чье здесь когда-то
дымилось жилье,
куда без возврата
исчезло живьем.

В лесу беспечальном
поляна и пруд
нечайно, случайно
на вас набредут —

былого истома,
томление лет —
те вязы вкруг дома,
которого нет.

МНЕ КАЖЕТСЯ, ДУША 1972–1973

Посвящается В.А. Севрюгину

«Для трагика невидима…»

Для трагика невидима
и для слепца безлична —
трагедия обыденна,
обыденность трагична.
И не с набатом в унисон
людская бьется мука,
нет, внемлешь ты сквозь смертный сон,
как в стекла бьется муха.

«Бывает всякое: сентябрь бывает, май…»

Бывает всякое: сентябрь бывает, май…
Сентябрь, пайщиков своих пересчитай —
всех садоводов, их детей и их собак —
ясны их тени в облетающих садах.
А, впрочем, нет, пускай безоблачно-пестры
во всех садах горят деревья и костры,
и мальчик на большом велосипеде,
как маятник, качается и едет.

«Звезды в море упадая…»

Звезды в море упадая,
упадая на беду,
тьму собою прободая,
звезды знают и ведут:
то ль хвостатая комета —
угрожающий Пифон,
то ль играет до рассвета
звездных циклов патефон.

«Бесплотно время, говорят…»

Бесплотно время, говорят.
Но звезды только в нем горят.
Надеюсь я, что плотью лет
наполнил пустовавший след,
мелодий сих речитатив
в косматый мрамор воплотив.

ПОДЗЕМНАЯ НИМФА 1976–1977

«…Nimph in the orisons

Be all my sins rememred…»

Shakespeare

Подземная нимфа (1)

Подземная нимфа (воды – ни глотка)
из тьмы непроглядной метрополитена —
о, что за улов – твое плавное тело,
о, как ты плывешь в этих толпах умело,
на кожу скамьи так пленительно села,
как будто на камень прибрежный. Гладка,
как лак и твоя полноводная кожа,
и сколько ж ее голубой – далеко же
нам плыть… Ты сидишь и читаешь, о, Боже,
подземные боги! – газету с лотка.

Ева (1)

Представьте райский зоосад:
плоды послушные висят,
не счесть оленей, яблок,
и тигры – травоядны.
И средь библейской красоты —
невинны, как кругом цветы,
парные топчут травы
Адам и Ева… Браун.

Девочка

Подростки: в очках он, а девочка в юбке короткой —
на летней скамейке, обнявшись невинно и робко,
сидят в ожиданье дневного сеанса кино,
и жадно глотают одно на двоих эскимо.

Но мальчик в очках и с пушком на губе – только мальчик:
и лакомство сладко, и фильм предстоящий заманчив,
и девочка чувствует только объятия миг.
И жадно глядит на нее проходящий старик.

Пастушка

Пасла я Зорьку возле базы.
Вдруг шестеро в противогазах.
Чтоб личность скрыть. Ну, я далась
легко, чтоб не прибили часом.
Ну и страшон противогаз!

Гляжу я в стеклышки – не вижу:
в поту. Ребята еле дышат
в глазастом этом колпаке.
Запомнила наколку МИША
я у шестого на руке.

Построили всю часть и руки
велели вытянуть. С сеструхой
идем мы вдоль шеренги – ишь:
чуть не качаются со страху.
Набрали мы шестнадцать Миш.

Мой Мишка разъяснился скоро.
Из Горького. Здоров, как боров.
Но симпатичный. Остальных
он продал сразу без отпору.
За групповуху – к ногтю б их,

да мы, однако, деньги взяли,
хоть покуражились вначале:
начальству не с руки ЧП.
Папаша дом сестрице справил.
А с Мишкой ходим мы теперь.

Магдалина

Магдалина, не ломай
столь умелых рук —
заповедный древний рай
явится вокруг —
без усилия извне
ты войдешь туда
новой Евой, ибо не
ведала стыда.

Все нормально

Вечерний город лиловеет. Веет нефтью от реки.
Речной трамвай: на нем цветные, как цветы, провинциалы.
Прозрачный диск луны провис, и сквозь него видны деньки
оставшегося лета… Вот и отпуск отгуляла.

И снова площади всё той же лиловеющей Москвы.
Прибитой пылью пахнет следом за машиной поливальной.
А от меня еще соленым пышет воздухом морским,
загаром и травою горной… Словом всё нормально.

Ева (2)

Яблоки дороги
нынче, Адам:
очередь в городе,
цены на рынке.
И надоело:
один джонатан…
Бедная Ева:
в лице – ни змеинки.

Голосок