— Что подумываешь делать?
— Да вот вернулся после турне Джованотти.
Фрэнк работает менеджером и всегда мотается с какой-нибудь музыкальной группой или популярным певцом.
Я попросила бармена принести джин с лимоном Фрэнку.
— Присядем где-нибудь?
В этот момент музыка прекратилась. Три музыканта объявили короткий перерыв и спустились с помоста.
— Нет, поговорим здесь.
— Поговорим о чем? — Насколько я его знаю, разговор с ним может выдержать тот, у кого на ночном столике уже приготовлена смесь из барбитуратов.
— Видишь того? — Он указал пальцем на сидевшего за столиком типа лет тридцати с залысинами на голове. — Теперь она с ним.
— Фрэнк, извини за нескромный вопрос…
— Давай, спрашивай, — с мазохистской усмешкой подбодрил он.
— Почему бы тебе не найти новую девушку? Пусть она во время турне организует питание или продает на банкете майки…
Я замолчала на половине фразы, хотя Фрэнк меня все равно не слушал: мой взгляд неожиданно выхватил стоявшего по другую сторону стойки Альвара Дзинкати: прямой нос, подернутые сединой волнистые волосы и изогнутые в жеманстве полные чувственные губы. Альвара был адвокатом, имел жену и двух детей. Полгода я была его любовницей. Вернее, запасным колесом.
Я выпила джин с лимоном одним махом и услышала, как Фрэнк, наблюдавший за мной, произнес.
— Я защищу тебя от плохих людей.
Альваро подошел, держа в руке фужер с белым вином кивнул:
— Привет.
— Привет, — ответила я.
Он пошел дальше.
Жалостливо произнесенное «привет» отдалось с тоской в моем животе благодаря моему чувствительному желудку. Попытки примирения с врагом вызвали во мне чувство тошноты.
— Ты все еще ненавидишь его? — спросил Фрэнк.
— Нет. Слишком много чести, — слабым голосом ответила я.
— И все же ты с ним поздоровалась, это уже шаг вперед. У меня с Маргаритой так не получается.
Меня подмывало заказать еще один джин с лимоном.
— Мудрец сделает вид, что простил, но в глубине сердца он не простит, — выпалил Фрэнк, обливаясь потом.
Я посмотрела на него: на майке — большие потные пятна, едкий запах и довольный вид от произнесенного афоризма, выуженного не известно откуда, но точно не из турне с Лоренцо Керубини.
— Афоризм с какого-нибудь конфетного фантика?
— Сенека, — произнес он с видом олимпийского чемпиона.
Краем глаза я увидела, как Альваро Дзинкати вышел из бара.
Джиджи Марини, пианист джазового трио, знаком подозвал меня к своему столику. Я спустилась с табурета и попрощалась с Фрэнком.
Два часа ночи. Самое время натянуть презерватив и сочинить что-нибудь оригинальное. Мы снова выпиваем и курим в темноте, как два старых знакомых.
У Джиджи хрупкий вид и обвисшие плечи. В общем, ничего общего с велосипедистом, слушающим плеер. Однако ослепительная улыбка его молодит, несмотря на щель между зубами и постоянные синяки под глазами.
— Ты видела Мазари? — поинтересовался он.
— Знаю, что он открыл газетный киоск.
— Ему надоело играть по вечерам.
— Сейчас он точно зарабатывает больше.
Джиджи слегка задумался, потом нагнулся поближе ко мне:
— Может, снова начнешь играть?
Когда мне было двадцать лет, я играла в группе на ударных. Я не могла держать ритм, а вид публики меня терроризировал. Им приходилось наливать мне по две рюмки неразбавленной водки, всовывать мне в руки палочки и силой усаживать за ударную установку. Стоило мне поймать на себе чей-то взгляд, как я начинала колотить невпопад, ронять барабаны или дергаться в припадке исступленного ритма.
— Ты шутишь? — Я взглянула на него.
Во рту у меня все пересохло, а ему не терпелось отлить. Он скорчил гримасу и отправился в туалет. Через несколько минут он, пыхтя, поправил простыни, и мы уснули.
Утром я, как сомнамбула, босиком шлепала по коридору, растирая гноящиеся глаза. Заметив, как кто- то копошится на кухне, мне захотелось крикнуть: «Стоять на месте!» и выхватить несуществующий пистолет. Но я вспомнила, что у меня ночевал джазовый пианист, который с услужливым видом готовил завтрак.
— Напрасно ищешь, у меня нет ни закуски, ни печенья.
— Добрый день, — ответил он хриплым голосом человека, закончившего свой день сигаретой и начавшего новый день таким же образом. — У тебя глаз красный.
— Точно, — ответила я и выхватила у него из рук сигарету, чтобы сделать первую дневную затяжку.
Мы сидели на табуретах друг против друга. Пока пили кофе, он рассказал мне, что прочитал в журнале «Астролог» гороскоп Рака (мы с ним оба принадлежим к этому говяному зодиакальному знаку). — Судя по всему, новый год будет фантастичным: деньги, любовь, работа…
— Хорошо бы, а то старый был дерьмовым.
— Все равно гороскопы у нас никогда не сбываются, — ответил он, надевая зеленый свитер с нашлепками на локтях.
— Вот-вот. Это точно.
Мне потребовалось четверть часа, чтобы слезть с табурета Неверными шагами я побрела в ванную. Не успела отключить душ, как из спальни, где переодевался Джиджи Марини, до меня долетел его голос.
— Сегодня вечером я опять играю в «Чет Бейкер».
— Может быть, я зайду, — крикнула я через дверь.
— Отлично.
Мы оба знали, что этого не будет.
Я вышла из ванной и стала прокладывать себе путь между разбросанными по полу чулками, майками, стопками компакт-дисков, полными пепельницами, вчерашними газетами и грязными чашками. Январское солнце пробивалось сквозь грязные от недавно прошедшего дождя оконные стекла. Я задернула жалюзи, надела ветровку и шерстяную шапочку и вышла из дома. Раздавался звон колокола церкви Сан Джузеппе Лавораторе и редкий шум воскресного транспорта. Сев в «Ситроен», я решила поехать на рынок музыкальных дисков, расположенный на территории Северного Парка в большом ангаре; там можно было купить любую музыку.
Я подошла к прилавку, заполненному конвертами с виниловыми пластинками, за которым стоял Давиде Мэлони — для друзей просто Мэл. Его лицо заросло трехдневной щетиной, седоватые волосы, нос, как у Тото. Он играл на бас-гитаре в моей группе много лет назад, и время от времени мы встречались. Кроме прошлого нас объединяла неистребимая любовь к панкам Мне и Мэлу нравилась группа «Проклятые». Я до сих пор помню, как он злился, если кто-то видел в панках только музыкантов и их музыку.
— Панк — это стиль, образ жизни! — кричал он.
Уже тогда он ездил в Лондон покупать по дешевке подержанные диски и перепродавал их по полной цене болонским панкам, обосновавшимся перед прилавком «Золотой диск». Теперь его каталог пластинок считался самым известным среди денежных японских клиентов. Он покупал пластинки на аукционе в
