неплохие, так что время от времени можем позволить себе привести сюда девочку, порадовать. Мы живем неподалеку, при Центральном училище искусств и ремесел. Это на другой стороне кольцевой автодороги. У меня жена там преподает.
Мэй невольно залюбовалась внучкой Пу Яня, порхающей по белому льду, как розовая бабочка.
Официант принес чай. Мэй заказала дополнительно изюм и жареные семечки подсолнечника.
– Вы разбираетесь в нефрите? – поинтересовался Пу Янь.
Мэй отрицательно покачала головой.
– На Запале признают только зеленый нефрит. Индейцы майя использовали его в качестве оружия, потому что это очень прочный камень, тверже стали. Но в Китае больше ценится белый нефрит, его у нас прозвали «небесным камнем». Вы слышали о хэтяньском белом нефрите? – Пу Янь сунул руку под стол и вытащил из стоявшего у его ног саквояжа две белых картонных коробочки. – Хэтянь – самый удаленный населенный пункт провинции Синьцзян посреди пустыни Такла-Макан. Хэтяньский белый нефрит добывается из месторождения на берегах реки Нефритового Дракона в Кашгаре. Теперь этот минерал считается очень редким, поскольку за тысячи лет разработки запасы месторождения почти иссякли.
Официант принес закуски и разлил по чашкам чай.
Пу Янь открыл коробочки и передал Мэй два нефритовых кирпичика матово-белого цвета, длиной и шириной с визитную карточку и толщиной около двух сантиметров. Мэй взяла их в руки и ощутила прохладу камня. Ей показалось, будто они светятся изнутри. На поверхности одного кирпичика был искусно выгравирован природный пейзаж под облачным небом, а на втором изображена женщина в китайском национальном убранстве.
– Поверните их к свету, – подсказал Пу Янь. – Обратите внимание на плотность и прозрачность камня. А теперь приглядитесь к гравировке. Нефрит – чрезвычайно твердый минерал, и резать по нему невероятно трудно. Однако же, посмотрите, какая тонкая работа!
– Это сделано современными мастерами? – Мэй потерла поверхность нефрита пальцами. У нее возникло ощущение чистоты.
– Да. К сожалению, теперь почти невозможно встретить старинные изделия из хэтяньского белого нефрита. Многие из них уничтожили во время «культурной революции». Если бы хоть одно попало в свободную продажу, за него бы выручили целое состояние. Даже современные изделия ценятся весьма высоко; эти, к примеру, стоят по нескольку тысяч юаней каждое!
Пу Янь жестом попросил вернуть ему камни.
– Я должен завтра отнести их обратно в институт, – объяснил он, пряча нефритовые кирпичики в коробочки. – А теперь расскажите мне о камне, который вы разыскиваете. Кажется, он относится к эпохе династии Хань?
Мэй подтвердила, что речь идет о нефритовой печати, принадлежавшей, как считается, самому Цао Цао.
– Если вам удастся найти ее, это станет настоящей сенсацией! – воскликнул Пу Янь.
Мэй вкратце пересказала историю, поведанную ей дядей Чэнем, и показала Пу Яню газетную статью о находке ритуальной чаши.
Тот внимательно рассмотрел фотографию чаши, изготовленной из обожженной глины, с шершавой коричневой поверхностью, украшенной живописными изображениями скачущих лошадей и батальных сцен. Затем принялся читать статью. Мэй ела изюм и запивала чаем. Над катком из динамиков разносилась песня в исполнении группы «Карпентерс».
– Продана за шестьдесят тысяч американских долларов! – пробормотал Пу Янь, ни к кому не обращаясь. – В юанях это больше полумиллиона! – Он кивнул, словно мысленно взял данный факт на заметку. – Я слышал об этой ритуальной чаше! Знаете, я на досуге занимаюсь оценкой антиквариата. А мы, специалисты-оценщики, живем в своем тесном мирке. – Он вернул Мэй газетную вырезку. – Кажется, она была продана какому-то перекупщику на улице Люличан. Потом, полагаю, ее контрабандным путем вывезли в Гонконг. Это мог сделать либо сам перекупщик, либо его подельник. Торговля и вывоз за границу предметов национального достояния являются уголовным преступлением, наказуемым лишением свободы сроком до тридцати лет! Но люди все равно не оставляют это занятие, настолько оно выгодное.
– Сколько, по-вашему, первоначально заплатил перекупщик за чашу?
– Думаю, от тридцати пяти до сорока тысяч юаней. Для китайца, особенно из глубинки, это огромные деньги.
– Вы знаете имя перекупщика?
– Нет, но докопаться до него можно. Хотя люди скрытные и неразговорчивые, все имеет свою цену, особенно в наши дни. Ага! – Глаза Пу Яня радостно засветились. Он помахал рукой. – Вот и моя внучка!
Мэй обернулась. Через кафе неуверенно шагала девочка в розовом. Она раскраснелась и запыхалась от долгого катания. Увидев деда, девочка бегом бросилась в его распростертые объятия, и хвостик у нее на затылке весело запрыгал.
– Хун Хун, это госпожа Ван, я тебе о ней говорил!
Хун Хун посмотрела на Мэй широко раскрытыми глазами.
– Хочешь кокосового молока? – негромко спросил Пу Янь внучку, наклонившись к ее уху. Хвостик на затылке утвердительно скакнул.
Пу Янь жестом остановил проходящую мимо официантку, сделал заказ и посадил Хун Хун рядом с собой.
– Как вы познакомились с почтенным Чэнем? – поинтересовался Пу Янь, закончив хлопотать вокруг внучки.
– Дядя Чэнь и моя мама дружат еще с тех пор, когда жили по соседству в Шанхае и ходили в одну школу, – пояснила Мэй. – А вы откуда знаете дядю Чэня?
– Разве он вам не говорил?
– Нет.
Пу Янь выпрямился и отодвинул в сторону пустую чашку, будто готовился рассказать длинную историю. Для Мэй не было секретом, что люди старшего поколения любят вспоминать прошлое.
– Нас с Чэнь Цзитянем познакомили овцы! – произнес он без тени улыбки.
– Как это?
– Вы хоть раз бывали во Внутренней Монголии?
– Нет, – ответила Мэй. – Но хотела бы когда-нибудь съездить туда.
– Обязательно съездите! Очаровательные края, правда, довольно безлюдные, зато для души отдых. Я очутился там в период «культурной революции». По указанию председателя Мао меня в числе других «протухших интеллигентов», как нас тогда называли, сослали в трудовой лагерь «реформироваться» посредством физической работы.
Прежде я представлял себе Внутреннюю Монголию в виде этакого идиллического пейзажа – зеленые луга, испещренные белыми овечками, голубой небосвод, тихие летние дни, воздух, насыщенный запахами лаванды и одуванчиков… Но я сильно ошибался. Жизнь там не сахар. Большую часть Внутренней Монголии занимает бесплодная пустыня Гоби.
Зимы там долгие и суровые, коротким летом стоит нестерпимая жара, весной и осенью бушуют песчаные бури. Ко всему прочему кормили нас только бараниной – жареной, тушеной, отварной. Наша столовка насквозь пропахла мясом.
Однако мне нравилось пасти овец. Я всегда отгонял отару на выпас получше, а пока овцы щипали траву, оставался наедине с бескрайними просторами. Вдали от лагеря, от людской суеты душа моя обретала покой. Меня всегда сопровождал старый вонючий пес по кличке Кабысдох. Он очень любил мое общество, валялся у меня в ногах и испускал кишечные газы. Но я его тоже любил.
Однажды я погнал своих овец на новое пастбище, о котором мне рассказали накануне. К полудню добрался до места. Светило яркое солнце. По небу мчались огромные редкие облака, похожие на воздушные локомотивы. Овцы разбрелись по лугу, а я улегся на траву.
Знаете, как чувствуешь себя в бескрайней степи? Будто ты один посреди океана. Куда ни кинешь взгляд – только дикая, необжитая равнина. В этой умопомрачительной бесконечности немудрено забыть, кто ты и что ты. Да, степь так воздействует на сознание, что теряешь ощущение собственного Я, превращаешься в каплю, растворенную в призрачном подобии существования.
