домой и получить от домоправительницы Фанни один из ее волшебных порошков, способных притупить боль в пальцах. – Не могу понять, – сказала она, – почему так болят ушибленные пальцы.
– Радуйтесь, что не сломали себе шею. – Это был Гамильтон.
– Как бедная тетя Эдвина… – Это Эмили. Сообразив, что сказанное было не к месту, она поспешно продолжила: – Прошу прошения. Не следовало мне говорить об этом в такой момент.
В карете повисла тишина. Марион пыталась не показать, как подействовали на нее слова Эмили. Чувство вины тяжелым грузом лежало на душе. Она почти не знала свою тетю, которая оставила племянницам все: Тисовый коттедж в Лонгбери, все личное движимое имущество и незначительные сбережения. Все их общение заключалось в редкой переписке. Мать Марион с Эдвиной были сестрами, но они поссорились, когда Эдвина и младшая сестра Ханна приезжали в Озерный край, и так окончательно и не помирились.
Без оставленного тетей Эдвиной наследства Марион пришлось бы туго. Когда отец умер, титул и наследство перешли к кузену Морли, а она с сестрами переехала в оставленный им в качестве приданого дом. Вскоре, однако, кузен Морли завладел и им. Он понадобился ему для тещи, которая загостилась в Холле.
«Каждая из вас имеет ежегодную ренту с отцовского имения, – отметил он. – Этого должно быть достаточно».
Марион казалось неправильным, что чья-то беда обернулась спасением для ее маленькой семьи.
Гамильтон пошевелился:
– Итак, когда сезон закончится, вы уезжаете в Лонгбери, чтобы начать новую жизнь?
– Таков план, – ответила Марион.
– А чем плоха старая?
Марион не дала Эмили ответить. В присутствии Брэнда Гамильтона следовало быть осторожнее. Он газетчик и умеет заставить людей сказать больше, чем они хотят.
– Видите ли, – поспешно пояснила она, – старая жизнь закончилась со смертью отца. Кузену Морли достался наш дом. В общем… вы понимаете.
– Да, – сказал он, – но вы наверняка будете скучать по своим друзьям. Озерный край довольно большой. Вы могли бы продать коттедж Эдвины и поселиться в одной из живописных деревень близ Кесвика. Таким образом, могли бы не общаться с кузеном Морли и поддерживать отношения с друзьями.
– Лонгбери тоже по-своему красив, – ответила Марион, – и я уверена, мы заведем там новых друзей.
– О? Вы помните деревню? Окрестные леса и холмы? Они уже говорили об этом раньше, и его настойчивые попытки оживить ее память озадачивали Марион.
– Разумеется, помню, но только смутно. Я уже говорила, что была ребенком, когда мы с мамой приезжали в Лонгбери. – Марион полагала, что тот визит был безуспешной попыткой примирения между мамой и Эдвиной. – Но если нас что-то не устроит, если начнем скучать по Озерному краю, мы воспользуемся вашим советом.
– Марион, нет! – воскликнула Эмили. – Кесвик так далеко! Лонгбери ближе к Лондону. – Умерив пыл, чтобы не показаться слишком ветреной, она продолжила: – В Лондоне интереснее, ты сама говорила. Да и как же кузина Фанни? Мы же обещали приехать к ней на Рождество.
Марион тепло улыбнулась сестре. Восемнадцатилетней девушке можно простить стремление к блеску и роскоши городской жизни с ее бесконечными вечерами и балами, особенно если в последние несколько лет у нее было так мало развлечений из-за траура по родителям. Устоять перед приглашением кузины Фанни до переезда в Лонгбери провести сезон в Лондоне было невозможно. Ее сестры заслуживали того, чтобы с радостью смотреть в будущее.
Наверное, Гамильтон считает, что она портит Эмили, но ей было все равно, что он думает. Он не знает, какими тяжелыми были эти последние несколько лет, и она не хочет, чтобы знал. Во-первых, они не настолько хорошо знакомы, а во-вторых, люди, которые упиваются своими горестями, очень скоро оказываются без друзей. Ее сестры снова научились улыбаться, и это главное.
Она заставила себя отвлечься от тупой боли в пальцах и найти убедительное объяснение желанию начать новую жизнь.
– Семья важна для нас, мистер Гамильтон, а кузина Фанни – единственная оставшаяся у нас родня. Мы хотим быть поближе друг к другу. Озерный край так далеко, что за последние десять лет мы виделись всего один раз.
Он понимающе кивнул, а спустя мгновение беззаботно заметил:
– Помню, Эдвина говорила то же самое. Вы были ее единственными родственниками, но путешествие в Озерный край казалось ей слишком тяжелым.
Услышав в его голосе укор, Марион искоса взглянула на Брэнда. В его глазах не отражалось ничего, кроме вежливого интереса.
Иногда она просто не знала, как понять этого человека. Он объявился на пороге дома Фанни на следующий день после их приезда в Лондон. Как оказалось, они с Реджи, мужем Фанни, были хорошими друзьями, посещали одни и те же клубы, оба интересовались политикой. Реджи был членом парламента от избирательного округа на севере Лондона и питал надежды убедить мистера Гамильтона выдвинуть свою кандидатуру на следующих дополнительных выборах. Мистер Гамильтон, говорил он, в свои тридцать три года уже так многого добился, причем совершенно самостоятельно. Фанни же была более откровенна. Мистер Гамильтон, говорила она, сын герцога, но незаконнорожденный. И она, и Реджи соглашались, что с его амбициями и влиянием он может далеко пойти в политике.
Было, однако, в визитах Гамильтона нечто большее, чем просто дружба с Реджи. Сам он говорил, что навещает сестру Дейн потому, что когда-то жил в Лонгбери и хорошо знал их тетю. Должно быть, он действительно хорошо ее знал, думала Марион, ибо никогда не называл тетушку мисс Ганн, а только по имени – Эдвина.
