деловито-спокойный. На крышах домов я увидел телевизионные антенны, и это меня доконало — неужели врет?
Но Олег — он понимал мое состояние, — он был рядом и негромко говорил:
— Погоди думать… Смотри пока, смотри внимательнее…
И я увидел. Я увидел, — что река была слишком чистой — у домов никогда не текли такие чистые реки. Воздух, позволивший мне разглядеть это, тоже был, очевидно, невероятно чистым. Еще я увидел, что нигде, куда только доставал мой взгляд, не было никаких труб, никаких строений производственного вида, но это еще не все — в конце концов, мог же я оказаться в каком-нибудь курортном комплексе! Главное, нигде вокруг, хоть домов и было кругом очень много, не было видно ни одной дороги, да что там дороги, не было ни одной асфальтированной дорожки, и, разумеется, нигде не было ни одного автомобиля. А самое главное, я увидел, когда проследил взором за пальцем Олега, что-то показывающим мне выше домов и антенн, выше кружащихся стрижей, — там летали какие-то птицы, но очень скоро я разглядел, что это за птицы, — это были люди.
Одни из них, летевшие стремительно и, видать, с какой-то целью, имели крылья, изогнутые таким же серпом, как и у ласточек, и такими же ножницами, как хвост у ласточки, оканчивались… — или являлись? — их ноги. Такие люди исчезали из виду быстро, быстрее ласточек. Другие, очевидно, летали просто так, без всякой цели, и крылья имели большие и широкие, как у орла, и махали они ими редко и медленно, а больше парили… Я смотрел на них, задрав голову, пока не свело шею. Я уже не помнил, что подошел к окну для того, чтобы в чем-то убедиться, мне теперь просто хотелось смотреть на них, а еще больше мне хотелось туда, к ним…
— Хочу туда… — прошептал я.
— Полетишь, — говорил рядом Олег, — полетишь обязательно и очень скоро… Это что, это пустяки, то ли еще будет…
— А как они летают? — спросил я, оторвавшись от окна наконец. — Что у них за приборы?
— А у них нет никаких приборов! Разве тебе не ясно, что полет с помощью любого прибора только половина полета? Что бы тебя ни несло — будь то самолет или антигравитационный пояс, — но ты всегда будешь не столько летуном, сколько пассажиром… Главное счастье полета не в этом… У них свои крылья. И летают они сами… Ты, кстати, не удивляешься тому, резко, как мне показалось, изменил Олег тему, — как мало я на тебя похож внешне, хоть и говорю, что я — это ты?
«Еще как удивляюсь!» — хотел было я воскликнуть, но тут заметил, что удивляться-то, собственно, стал только после его вопроса.
— Действительно, почему, спросил я, — почему ты так мало на меня похож и почему я так мало этому удивляюсь?
— Потому что я такой, каким бы ты и хотел себя видеть. Потому что мы теперь сами можем выбирать и делать свою внешность. И крылья. И все, что угодно…
— Свобода формы, — понял я, — и скоро? Скоро я смогу?
— По-разному, — пожал плечами Олег.
— А ты? Как скоро смог ты?
— Не скажу, и ты сам поймешь почему… Не дай бог по какой-либо причине в день пробуждения у тебя не получится. Гарантирован ли ты от депрессии или хотя бы просто от досады?
— Нет, — ответил я, недолго подумав.
— Вот видишь? Зачем же сознательно идти на риск испытать досаду?
Вот так! Мне еще привыкать и привыкать к этому миру, где даже досаду стараются предвидеть и избежать!
— В общем, к планомерным занятиям ты приступишь с завтрашнего дня, и там видно будет, а сегодня только общее ознакомление… Тебе, кстати, не холодно? У нас все же не тропики!
— А где моя одежда?
— Вон в том шкафу.
Одежда мне понравилась.
— Ты выбирал?
Олег кивнул.
— А о сигаретах для меня ты не мог позаботиться? — спросил я, закончив одеваться и шаря в левом кармане пиджака, где обычно ношу сигареты.
— Бери эти. — Олег протянул мне свою пачку. — Я ведь уже не курю… Сегодня просто за компанию с тобой. Ты тоже вряд ли докуришь ее до конца, эту пачку, как и я. А мне ее дал Наш Первый. Сигареты, кстати, совершенно безвредные, и одного этого достаточно, чтобы бросить курить, правда?
Сигарета сейчас же потеряла для меня вкус. На тумбочке стояла пепельница, о которую я ее немедленно и загасил.
— Действительно, — сказали мы, — как унизительно быть рабом привычки, которая даже не вредит здоровью. Нужно избавляться от привычек, потому что привычки закабаляют, — сказали мы и рассмеялись.
А я добавил:
— Но пару раз я еще, пожалуй, покурю. По привычке.
И мы снова рассмеялись, а я положил сигареты в карман.
— Должен признать, — сказал я, отсмеявшись, — что встречу мне подготовили на уровне. Ведь все эти дома — это же специально для меня и для таких, как мы, верно? А для людей, скажем, из средневековья, тут ведь и оттуда имеются, правда? Так для них, что же, замки есть я города средневековые, да?
— Есть, конечно… Ты, очевидно, захочешь посмотреть? Увидишь немало забавного! Ведь для большинства из них инкубационный период длится куда больше нашего! И они продолжают жить, как жили, дерутся на турнирах, ходят в крестовые походы…
— Дерутся на турнирах? Значит, и убивают?!
— Конечно, но какое это сейчас может иметь значение? Всякого убитого немедленно оживляют…
— Однако! — возмутился я. — Оживляй не оживляй, но ведь убиваемому-то больно!
— А аппендицит вырезать не больно? Но ведь в наши дни шли на эту боль для более важного результата, а уж теперь…
— И какой же результат достигается теперь?
— А такой, что почти каждому одного раза оказывается достаточно, чтобы проникнуться идеями гуманизма. После этого их развитие убыстряется во много раз… Впрочем, встречаются и упорные. Мне вот недавно попалась книжка, а для тех, кому они нужны, книги тут есть, и старые и новые, и вот ее автор, французский рыцарь Боэмон де Вильбуа, он уже достиг нашего уровня, а пишет про одного лотарингца, Вольфрама фон Грюбенау. За десять лет после своего первого оживления тот был убит восемь раз, но и не думает успокаиваться, все воюет… Сам Боэмон убил его разок случайно во время турнира, почему им и заинтересовался. А вообще, насколько я могу судить, с ними — с теми, кто был до нас, — очень много хлопот… Но подход дифференцированный.
— Это как?
— Ну, я не знаю, чем при отборе руководствуются; но вот, скажем, некоторым верующим говорят, что они попали в чистилище и что от их дальнейших поступков зависит их судьба. Представляешь, с каким рвением те берутся за науку?
— Представляю, — сказал я, — но ведь это обман?
— Обман? — хмыкнул Олег. — А это не обман? Ты, что же, действительно был оживлен в этой палате? — Он обвел руками стены. — Но ведь ты и не смог бы представить себе то место, где тебя оживили, иначе как палату, вот для тебя и создали вещественное оформление твоего восприятия… А те не могут себе представить иного места после смерти, кроме чистилища. Вот им, чтобы зря не волновались, и говорят, что они в чистилище. В ад сажать жалко, а из рая они уходить не захотят… Да, хлопот с ними много…
— А с нами?
— С нами все же легче. Нам куда скорее можно сообщить, где мы находимся…
— А ведь, пожалуй, — прервал я его, — наше представление о том, где мы находимся, не многим
