могла сделать? Старая гадалка. Он бы ее не послушал. Не верил ни в ее бобы, которые она бросала, чтобы узнать будущее, ни в карты, ни в интуицию, которая у Варжетхан была посильнее бобов и карт.
– Что ты здесь? – спросила Варжетхан по-осетински, выйдя во двор.
Удивительно, но бабушка, много лет прожившая в Осетии, так и не заговорила по-осетински, хотя все понимала и спокойно читала и писала на этом языке. Варжетхан, когда волновалась или когда было важно, переходила на родной язык. Бабушка отвечала ей по-русски. В этот раз не ответила.
– Посидишь? – спросила подругу Варжетхан. – Ну посиди, посиди.
Бабушка не ответила.
– Эй, чтобы тихо здесь было! – прикрикнула сразу на всех обитателей двора гадалка и, что-то бурча под нос, пошла в дом.
У бабушки были пустые, как будто налитые водой глаза. Две глубокие борозды, как будто выжженные слезами, шли от уголков глаз по щекам. Губы побелели и проваливались в черноту рта.
Варжетхан вышла во двор к вечеру. Кивнула одной из молодых соседок – дальней родственнице, мол, стул принеси. Села рядом с бабушкой.
– На, поешь, – сказала она.
Варжетхан отломила маленький кусочек пирога и вложила его в рот бабушки. Бабушка прожевала. Так она ее и кормила – кусочек курицы, кусочек помидора. Бабушка послушно открывала рот и жевала.
– Ну вот, хорошо, – кивнула Варжетхан, – ноги у меня совсем болят. К дождю, наверное. Надо песку купить – на варенье. Мешок сразу взять, как считаешь?
Варжетхан сидела и по-осетински рассказывала бабушке о своих ногах и заботах. Бабушка молчала и смотрела вдаль. Мимо по двору бегали дети, женщины носили воду из колонки, развешивали белье... Украдкой они бросали взгляд, но никто не решался подойти, пока Варжетхан сама не позвала. Старуху все не только уважали, но и побаивались.
– Поздно уже. Домой не ходи. Пойдем, у меня ляжешь, – сказала Варжетхан, тяжело поднимаясь со стульчика. Она кивнула родственнице – «приготовь постель».
Тут во двор влетела моя мама, которая к тому моменту успела обежать всех соседей. Наконец кто-то сказал, что видел, как бабушка шла по улице Ленина. Значит, к Варжетхан.
– Мама, мама! – кинулась к бабушке моя мама.
Бабушка даже не повернула головы. Мама остановилась как вкопанная.
– Пусть у меня побудет, – сказала маме Варжетхан, – иди домой.
– Мама...
– Где Костик?! – неожиданно крикнула бабушка, схватив дочь за руку.
– Мамочка... – заплакала мама.
– А?! – крикнула бабушка. – Костик дома?
На крик сбежались женщины и загалдели – кто-то нес воду, кто-то опять усаживал бабушку на складной стульчик.
– Где Костик? Где Костик? Ольга, где твой брат? – продолжала кричать бабушка, выглядывая из-за спин женщин.
Мама сидела под тутовым деревом и плакала, вздрагивая всем телом от каждого крика.
– А ну замолчите все, – сказала по-осетински Варжетхан. Сказала очень тихо. Женщины враз смолкли.
Варжетхан подхватила бабушку под мышки, как грудного ребенка – аккуратно, но крепко и твердо, и повела в дом. Откуда у этой женщины, которая без палки не могла стоять, взялись силы – неизвестно.
– Где Костик?! – продолжала кричать бабушка. Так кричат люди, потерявшие слух.
– Пойдем, пойдем, – уводила ее Варжетхан.
– Где мой сын? Ольга, скажи, где он? Почему ты молчишь? Ольга!
Бабушка провела у Варжетхан три дня. Гадалка заваривала травы, читала молитвы, бросала бобы. Подходила, поила подругу отварами, кормила с ложки. Бабушка лежала в той же позе, в какой ее положили в тот вечер. Лежала и молчала.
– Все, вставай, – подошла к ней Варжетхан на третий день.
– Не хочу, – ответила бабушка.
– Кто тебя спрашивает – хочу, не хочу. Вставай. У тебя есть дочь, внучка будет. Вставай.
– Какая внучка?
– Мария, Ольга в твою честь назовет.
– Что ты говоришь? Кто Ольгу замуж возьмет? Не морочь мне голову.
– Я гадалка, ты что, забыла?
– Какая ты гадалка? Ты просто очень давно живешь на этой земле.
– Вот поэтому я тебе говорю – у тебя будет внучка, которую Ольга назовет в честь тебя. И не спорь со мной. Все, иди.
– Я не хочу. Можно, я у тебя еще побуду? И дай мне тот отвар, от которого я засыпаю.
– Нельзя больше. Хватит. Иди, – сказала Варжетхан и вывела бабушку во двор.
– Почему ты меня не предупредила про Костика? – обернулась бабушка. – Ты ведь знала, чувствовала. Почему не сказала?
Варжетхан махнула рукой и начала шептать молитву по-осетински.
Бабушка тогда не поседела – поседела она еще на войне, а облысела. Волосы выпадали клочьями.
Сохранилась фотография – мужчины пытаются закрыть гроб, бабушка не отпускает тело сына из рук, а мама тянет бабушку за руки назад. Бабушка хочет туда, к сыну, крепко обнять и лечь рядом с ним, а моя мама – ее дочь – как будто просит остаться, оттаскивает, прижимает к себе, умоляет жить. Не знаю, чья это была идея – снимать похороны, и почему именно эти фото сохранились, хотя пропали многие другие. Так вот на всех фотографиях бабушка смотрит на покойного сына, а моя мама – на бабушку и ни разу – на брата.
Бабушка тогда перестала работать. Ее больше не звали в дорогу чужие письма. Она ушла в типографию, каждый день приходила туда рано утром, в горячий набор, – сидела и смотрела, как машины укладывают на бумагу буквы. Бум-тудум. Бумтудум. Под эти звуки ей лучше вспоминалось – как Костик упал с велосипеда, а потом еще раз, и на коленке остался шрам. Как Костик ложился спать с грязными ногами, как он пил какао и не вытирал «усы», а облизывал языком, а она ругалась...
Мама готовила, убирала, полола грядки, собирала черешню и возила продавать на рынок и работала вместо бабушки. Ездила и писала репортажи. Правда, выбирала соседние села, чтобы мать не заметила. Подписывалась она именем и фамилией матери. Непонятно для чего. В редакции и так все все знали. Героям репортажей было все равно. А бабушка ничего не замечала.
– Мама, так нельзя, – уговаривала мама бабушку.
– Почему именно ты осталась? Не они, а ты... – прошептала бабушка.
А еще через несколько месяцев на почту пришла посылка от сослуживцев Костика. Бабушка о посылке ничего не знала – ей мама не сказала. Врачи тогда сказали, что бабушкино сердце не выдержит еще одного удара.
Все вещи из той посылки много лет хранились у нас дома, где бы этот дом ни находился. Мама таскала их за собой в надежде потерять или забыть. Но они странным образом не терялись и не забывались. До сих пор стоят на полках.
Огромная рогатая раковина. Когда я была маленькая, то прикладывала ее к уху и слушала море. Потом мама сделала из нее пепельницу, а чуть позже использовала как косметичку – хранила в ней золотые сережки и цепочку. Да, еще она служила копилкой для мелочи. Потом мама ее хорошенько отмыла и опять поставила пылиться на полку в шкаф.
А еще был морской дракон. Я его боялась до жути. Это было морское чудовище – правда, не знаю, как оно называется, – с хвостом, раскрытой пастью и острыми зубами. При переездах мама обкладывала его ватой или заворачивала в несколько слоев газеты. Чудище морское благополучно переживало перелеты и продолжало скалиться на новом месте.
Мама меня будит очень рано. На улице еще темно.
– Вставай, в электричке поспишь, – шепчет она.
Я капризничаю. Она не ругается, не сердится, а смотрит на меня так... как будто ей очень больно. Мы
