Про ее отца никто больше никогда не слышал, а Зарина умерла очень рано. Ирочка тогда только в детский садик на работу устроилась. Она осталась совсем одна. Никаких родственников, что удивительно для села, у нее не было.
Днем она играла песенки деткам, а по вечерам шила на заказ. Особенно ей удавались свадебные платья с многочисленными воланами и оборками по местной моде. К ней даже из других сел ездили на примерки. Ирочка выносила на руках белое облако, из-под которого ее не было видно, и помогала невесте одеться. Невеста смотрелась в старое трюмо и не верила в то, что она такая красавица. Ирочка как будто передавала заказчице часть своей красоты.
Моей маме она тоже сшила свадебное платье – атласное, цвета чайной розы. Простое, обычное платье, до колена. Причем сшила тогда, когда мама о замужестве даже не помышляла.
– Это что? – хмыкнула мама.
– Твое свадебное платье.
– Ты шутишь? Кто меня замуж возьмет? И какое оно свадебное? А где все эти твои штучки-розочки?
– Ты же не здесь замуж выйдешь, а в городе. А там розочки не носят.
– А ты-то откуда знаешь? Не нужно мне твое платье.
– Я оставлю, а ты сама решай, нужно или нет.
– Ты же с меня даже мерки не снимала! – крикнула мама ей вслед.
Ирочка только хмыкнула: мол, чего мне тебя мерить.
В этом платье мама действительно вышла замуж и потом еще долго его носила, лет двадцать. И ничего с ним не делалось. Прямо заколдованное было платье. Ткань не вытиралась, не садилась, цвет не выгорал. И как бы мама ни поправлялась и ни худела, платье всегда садилось точно по фигуре.
– Мистика какая-то, – всегда говорила она.
То же самое – неподвластность времени – происходило и с Ирочкой. Она совершенно не менялась. Волосы не выгорали, не теряли свой ярко-рыжий, сбивающий с ног цвет, морщины на ее лице не появлялись, хотя она пользовалась только детским кремом. Ирочка не старела.
Но еще до этого, до морщин, в самый расцвет молодости, в нее влюбился Виталик. Он при-ехал из города, где жил, в село и увидел Ирочку, идущую по улице. Виталик застыл, как соляной столб, что не было удивительным – на нее все так реагировали.
Гость из города, сын влиятельного отца, стал приезжать в село регулярно. Ирочка его не отвергла, а приняла сразу. Тоже влюбилась.
Он приезжал не на «уазике», а на самой настоящей белой «Волге», и мальчишки гурьбой бежали за машиной. Уже во дворе женщины выходили на улицу или выглядывали из окон, чтобы посмотреть на столичного красавчика. Виталик был не то чтобы красив, но, как и Ирочка, неравнодушен к одежде: тонкие кожаные ботиночки, шерстяное пальто по фигуре, шелковый шарф. Мужчины так не одевались. Так одевались киноактеры, которых показывали в местном кинотеатре, куда на новый фильм сходилось все население села, от грудных младенцев до слепых старух. Да, еще у Виталика были перчатки, самые настоящие, кожаные. На эти перчатки сбегались посмотреть с соседних улиц и мечтали дотронуться хотя бы пальцем до такого чуда.
Поскольку мама была Ирочкиной подругой, то стала посвященной в эту запретную любовь. Она же придумала, как скрыть от всезнающего и всевидящего села «отношения». К тому же мама подружилась с Виталиком, который оказался умным, хорошим парнем, с чувством юмора. Считалось, с маминой подачи, что он приезжает к бабушке, которая пишет репортаж о молодежи – о том, какие они комсомольцы, спортсмены и ударники учебы. А Виталик, как яркий представитель молодежи города, дает интервью.
Виталик заходил к маме, снимал пальто, шарф, перчатки и отчего-то ботинки, бросал все это на любимое бабушкино плетеное кресло и уже в таком виде, босой, взбегал на пролет выше, к Ирочке.
Ирочка по случаю влюбленности сшила себе халат из китайского шелка с широкими рукавами и ждала Виталика, как фарфоровая статуэтка. Виталик от вида такой женщины терял голову.
Обман раскрылся, как всегда, неожиданно. Кто-то из бабушкиных коллег спросил, когда будет готов материал о достижениях советской молодежи и особо ярких ее представителях. Бабушка подняла бровь, но сделала вид, что ничего удивительно не услышала. Вечером она приперла маму к стенке, и та ей все рассказала. Ирочка сидела в плетеном кресле и обливалась слезами.
– Он все равно на тебе не женится, – сказала бабушка.
– Он обещал, – твердо ответила Ирочка.
– Ему отец не позволит, – покачала головой бабушка.
– Он обещал. Я ему верю.
Бабушка тяжело вздохнула.
Через неделю во двор въехала черная «Волга», из которой с трудом вылез мужчина. Оглядев строго двор, увидев белую «Волгу», он велел шоферу идти вперед. Все обитатели двора попрятались – кто за деревом, кто за развешанным бельем. Только мальчишки смотрели, раскрыв рты, на невиданное событие – две «Волги», черную и белую.
Мужчина уверенной походкой вслед за шофером вошел в бабушкину квартиру, и первое, что он увидел, было плетеное кресло с небрежно брошенными шарфом, пальто и аккуратно стоящими ботинками.
– Виталик! – гаркнул мужчина.
Вместо Виталика из кухни выскочила, как ошпаренная, мама.
Мужчина оглядел ее с ног до головы.
– Нет, – сказал он.
– Что – «нет»? – не поняла мама.
– На тебя бы он не посмотрел, – сказал мужчина.
– Это почему? – встала в позу мама.
– Где он? – Мужчина не удостоил маму ответом.
– Не скажу, – ответила мама.
Мужчина опять посмотрел на нее пристально.
– Да, ты точно не скажешь. Так вот, передай ему, когда вернется, чтобы домой ехал.
Мама еле дождалась возвращения счастливого и ополоумевшего Виталика и рассказала про приезд отца. Виталик кивнул и уехал.
Он приехал еще только раз – сообщить, что женился. Не по своей воле, по воле отца. Валялся у Ирочки в ногах и целовал ей руки. Ирочка смотрела на него, хлопала ресницами, поправляла непослушный локон и не могла поверить в то, что это не сон, что это все на самом деле. Сквозь обморок она слышала, что Виталик будет любить только ее, что будет приезжать, когда сможет. Что жена ему не нужна, а нужна только Ирочка, которая, пусть и незаконная, но единственная и настоящая ему жена.
Но больше он не приехал. Ирочка ждала его каждый день, сидя в кресле в своем китайском халате с широкими рукавами. Сидела и ждала. Только через год до нее дошло, что Виталик больше не приедет. Она встала, собрала в горсть все таблетки, которые были в доме, и выпила. Ее откачали – бабушка поднялась попросить нитки и нашла Ирочку.
– Дайте мне умереть! – просила она бабушку, когда та вызывала машину и врачей.
– Ты же знаешь, я не могу, – шептала бабушка в ответ и гладила Ирочку по голове.
Ее должны были положить в психлечебницу, но бабушка взяла ее на поруки, забрала домой.
Мама уехала в Москву, училась, потом родила меня, привозила в село на лето. Они с Ирочкой продолжали дружить. Мама или бабушка оставляли меня с ней в детском садике или у нее дома. Она шила мне красивые сарафаны и наряжала как куклу. Разрешала поиграть со шкатулкой, доверху набитой жемчужными пуговицами, серебряными пряжками, золотыми нитями и атласными лентами. Она заплетала мне причудливые косы и вплетала банты. Я ее обожала и считала самой красивой женщиной на свете. Даже не женщиной, принцессой.
– Бабушка, а Ирочка принцесса? – спрашивала я.
– Почему? – удивлялась бабушка.
– Потому что она красивая и заколдованная, – убежденно отвечала я.
– Почему – «заколдованная»?
– Потому что она укололась иголкой, и злая колдунья сделала ей горб. Но приедет принц и ее расколдует. Правда?
