корицей, лимонный и с цукатами. Я так и не спросила рецепт. И до сих пор, хотя с ее смерти прошло уже много лет, пытаюсь найти тот самый рецепт и испечь тот самый пирог. У меня, конечно, ничего не получается. Почему я не смотрела, как она замешивает тесто? Почему не записала в тетрадочку? Почему я не подумала о том, что муж будет тосковать по тем, маминым, пирогам? Даже слабое подобие его бы устроило, даже подделка, относительно похожая на оригинал. Нет, тогда я приучала его к своей кухне, к своим блюдам, к тому, к чему привыкла я, не догадываясь, что у него своя вкусовая память, которая ему так дорога.
Недавно я нашла тетрадку свекрови с рецептами, но и там она не оставила мне подсказки. Рецепты были явно выписаны из журналов и книг, однако она готовила по-другому. Нужно было учиться «с рук» – так говорили у нас в деревне, где я выросла. Девочек не учили – их ставили рядом, и они смотрели, помогали, чем могли, глядя, как мамы и бабушки льют воду на глаз, замешивают тесто, снимают пену и по наитию понимают, когда нужно добавлять специи и травы. Это должно быть заложено – в крови, пальцах, мыслях и в сердце. Должно быть воспитано и вбито, как таблица умножения. Это нужно любить.
Гены сплетаются очень странно. Никогда не знаешь, что получится.
Мой сын наблюдает, как я готовлю. Он может сделать себе омлет, лепит с бабушкой пирожки и даже смотрит на срок годности продуктов. Его никто этому не учил. Я всегда считала, что готовить должна женщина. Мой муж умеет варить яйца и кофе. Пасынка я так и не смогла научить варить суп – он искренне не понимает, зачем, например, добавлять чеснок. Моя дочь, с которой я играю в детскую посудку и пластмассовую еду, смотрит на меня как на полоумную. Сын любит кашу, как и я, а дочь – яичницу, как муж.
Эта книга о еде и о людях. Здесь нет рецептов, но есть чувства. Я вспоминала блюдо и людей, с которыми это блюдо было связано. Эта книга о тех вкусовых рецепторах, которые отзываются в памяти.
У каждого своя кухня и своя память. Но манная каша была у всех. Как и колбаса по праздникам, холодец на свадьбе и бутерброд на завтрак.
Рыба, ледяная и не очень
– Ну что? Опять звать Славика? – спросила меня мама.
Я молча кивнула и уронила слезу на тарелку, в которой лежали пюре с фигурной складочкой посередине и кусок золотистой рыбы.
– Галка, привет, присылай Славика, – сказала мама в телефонную трубку.
Славик по кличке Скелет, сын нашей соседки тети Гали, был худой, как спичка, с темными кругами под глазами, молчаливый и покорный. Он спускался на лифте с девятого этажа на наш восьмой и усаживался за стол.
Мама ставила перед ним тарелку и замирала.
– Машенька, посмотри на Славика. Славик, вкусно?
Тот вместо ответа отправлял в рот вилку, которую держал так крепко, что белели пальцы. Мама говорила, что он «вкусно ест». Я осторожно пробовала языком пюре и недоверчиво проглатывала расковыренный кусочек рыбы.
– Догоняй Славика, Машенька, – подбадривала меня мама.
Я проглатывала еще кусок.
– А хлебушек? – Мама выдавала нам по куску хлеба. Славик утрамбовывал за щеки сразу целый кусок. Я соглашалась отщипнуть от горбушки.
Мама считала кусочки – пять, шесть, семь.
Славик сидел над пустой тарелкой и покорно ждал.
– Славик, доешь? – спрашивала мама.
Он покорно доедал остатки моего пюре.
Через сорок минут, после компота с булочкой, мама провожала Славика домой.
– Спасибо, – говорила она.
Он кивал.
Славик обедал или ужинал со мной часто – раз в три дня точно. Без него я превращала часы приема пищи в ад.
– Да пусть не ест! – восклицала тетя Галя, когда мама жаловалась ей на мой плохой аппетит. – Оголодает – придет.
– Нет, – отвечала мама и была права. Я бы ни за что в жизни, ни при каких обстоятельствах не подошла добровольно к холодильнику. А по какой причине, уже не помню. Но в детстве я твердо стояла на своих принципах.
– Галь, пусть Машка у вас поужинает, я на работе задержусь, – попросила однажды мама тетю Галю.
– Да пусть, – согласилась соседка. – А чем ее кормить-то? Она ж у тебя с придурью!
Мама ответить не успела, поскольку захлопнулись двери лифта.
– Дома я больше есть не буду, – заявила я вечером, когда мама забрала меня от тети Гали.
– Почему? – ахнула мама.
– Ты не умеешь готовить.
Для мамы это было страшнее раската грома, страшнее самого страшного обвинения. Страшнее самой страшной обиды.
Мама славилась своими кулинарными талантами на пол-Москвы. Ее новогоднего гуся или запеченную поросячью голову гости вспоминали до следующего Нового года, а то и дольше. Рассказы «о столе» передавались из уст в уста, обрастали подробностями, превращаясь в мифы и легенды. Мама не просто хорошо готовила – она умела накормить до отвала, так, что дышать невозможно и пуговицы на брюках отскакивают. Когда последний кусок проглатываешь через «не могу», потому что так вкусно, что невозможно отказаться. Лучше умереть от переедания, чем недоесть. В общем, мама округлила глаза, вдохнула воздух ртом и даже закашлялась от возмущения.
– А кто умеет готовить? – спросила она, когда обрела способность говорить.
– Тетя Галя, – заявила я твердо.
– И где ты будешь теперь есть? У тети Гали? – поперхнулась слюной мама.
– Да, – решительно ответила я, – между прочим, я целую тарелку съела.
Мама онемела. Молчала она долго, нарезая круги вокруг телефона, потом принялась накручивать номер, чуть не сорвав телефонный диск.
– Галка, привет, это я. Чем ты Машку накормила? – рявкнула наконец она. – ЧЕМ?
– Пустыми щами, говорю, – кричала на том конце провода тетя Галя. – Мяса нет, а капуста была. Да ты не волнуйся, она еще сухарей поела. За хлебом Славка забыл сбегать, так я старый засушила. Слушай, нормально она у тебя ест. Я ей как Славке налила. Все выхлебала. А что с ней? Понос? Так не должно вроде.
– Все нормально, – ответила мама. Она сидела опустив руки. – Нет, чего угодно ожидала от тебя, но не такого. – Она решительно встала с кресла. – Хорошо, будешь есть у тети Гали.
Такой расклад всем пришелся по душе. Я уписывала тети Галины яства, мама тайком передавала ей мясо на щи, чтобы были не «пустые» и носила ей сумками остальные продукты. Только Славик, которого больше не вызывали к нам, страдал. Но молчал. Он, истинный ценитель хорошей кухни, вечно голодный, смотрел на меня с надеждой – вдруг я откажусь есть?
Я же уписывала за обе щеки картошку, жаренную на постном масле, немного подгоревшую, пахучую, с чесноком. Тетя Галя экономила переданное мамой рафинированное масло и жарила на обычном, из магазинного автомата. В картошку она еще бросала лук и куски сала, которое никогда не переводилось у нее в морозилке. Но даже не это было главное. К картошке прилагалась селедка, которую тетя Галя чистила на газете и на газете же шмякала на стол. Это было главное блюдо, от которого я начинала исходить слюной.
Селедку тетя Галя чистила быстро, почти молниеносно. Сдирала кожу одним движением. Резала крупными ломтями, из которых торчали кости (моя мама терпеть не могла возиться с селедкой. А когда «затевалась», то сидела с пинцетом, рейсфедером и вытаскивала каждую косточку, потом поливала селедку маслом и фигурно укладывала сверху кольца лука). Тетя Галя, если была в настроении, могла отлепить от
