стянул с рук забрызганные кровью перчатки. Заняв место за письменным столом, в полной тишине, позевывая, перебирал какие-то никчемные бумаженции. Колчин появился, в тот момент, когда Миратов погрузился в изучение квитанции из химчистки, которую оплатил еще месяц назад. Колчин сел у стены на табурете, закинул ногу на ногу. Этот день казался Колчину очень длинным, как и всякий тяжелый неудачный день. И конца этому дню не видно.
– Разрешите идти? – спросил Миратова прапорщик Дроздов.
– Не разрешу, – майор покачал головой. – Бери табурет, садись к столу. Будешь протокол вести. А то Латыпов отпросился мать встретить. Поехал на вокзал. Вернется только часа через три-четыре. Тогда я тебя отпущу.
Дроздов, повздыхал, но приказание выполнил. Присел у края стола, придвинул к себе чистые листки протоколов. Он волновался как мальчишка перед первым свиданием. Дело в том, что прапорщик не выносил вида крови и жестокого насилия, он никогда не присутствовал на допросах, пистолет держал в руках всего несколько раз в жизни. В том полку, где Дроздов проходил срочную армейскую службу, солдат близко не подпускали к оружию и боеприпасам. В армии Дроздов научился пасти свиней, полоть капусту и пить одеколон. В средней школе милиции он освоил специальность автослесаря и научился крутить баранку машины. Позднее по знакомству устроился водителем в городское управление ФСБ, на этой работе он не видел ничего кроме дороги и своего непосредственного начальника майора Миратова. Майор задал Анисимову несколько общих анкетных вопросов и перешел к делу. Личность задержанного, его настоящее имя и биография интересовали майора меньше всего на свете. По всему видно, что в этой бригаде Анисимов шестой номер. Миратова заботил тот единственный человек из группы, что остался в живых и теперь гуляет на свободе.
– Как звали людей, пытавшихся скрыться на «Ниве»? Кто они? Откуда приехали? С каким заданием?
Анисимов минуту молчал, трогал языком десна. После тумаков, полученных от Миратова, передние зубы качались, и, кажется, вот-вот готовы выпасть. Десна болели и кровоточили. Анисимов сглатывал сладковатую слюну, замешанную на крови. В эту минуту он жалел только об одном: прошлой ночью фокус с взрывом гранат и газового баллона не удался. Должен был получиться. И вдруг облом. – Одного звали Гиви Муладзе, – сказал Анисимов. – Он из Батуми, грузин. Он был на побегушках: пойди, принеси, подай… Как звать второго чувака, не знаю. Слышал только его кличку – Стерн. Он был старшим в нашей группе.
– Старшим был покойный Хапка, – поправил Колчин со своего места.
– Нет, – Анисимов покачал головой. – Страшим был Стерн.
– Стерн, – хмыкнул Колчин. – Странная кличка.
– Все клички – странные.
– Как его настоящее имя? Национальность? – Миратов стал включать и выключать настольную лампу, направив свет в лицо Анисимова. – Имя? Национальность?
– Кажется, русский. Он говорил по-русски чисто, без акцента. Имени не знаю. Клянусь.
– Чем клянешься? – Миратов давил и отпускал кнопку настольной лампы. – Малыми детьми или смертельно больной женой? Смотреть в глаза.
– Его называли только по кличке: Стерн, – повторил Анисимов.
– Ваше задание? Кто отдавал команды? Кто хозяева?
– Задание знал только Стерн, – ответил Анисимов. – Он ждал сигналу к началу операции. Мы все, включаю Хапку, были исполнителями. И ознакомиться с заданием должны были уже по ходу дела. Стерн затевал что-то большое.
– Диверсию? Взрыв жилого дома? Поджог? Отравление питьевой воды в городском коллекторе? – Возможно. Точно не знаю.
– Кто тебя нанимал? Где? При каких обстоятельствах?
– Я нашел эту работу через своего знакомого. Мы вместе воевали в Абхазии, его зовут Тимур Делба. Он свел меня с человеком, которой назвался Игорем. Мой друг инвалид, противопехотной миной у него оторваны голени на обеих ногах. А то он сам подписался бы на это дело. Мне выдали двадцать тысяч долларов аванса. По завершении дела обещали еще пятьдесят тысяч зеленых.
– Ого, – майор присвистнул. – Значит, дело стоило этих денег. Значит, затевалось что-то из ряда вон… Что ты еще можешь вспомнить об этом Стерне?
– Ничего. Только кличку.
– Сколько ему лет? – спросил Колчин. – Опиши его. Что за татуировки на его правой руке? Особые приметы? – Особых примет не имеет, – ответил Анисимов. – Только эти наколки. Русые волосы. Глаза голубые. Привлекательная морда, такие мужики бабам нравятся. На вид около сорока лет или чуть больше. Рост чуть выше среднего. На кисти выколота рука с ножом, скованная кандалами, и слово МИР: меня исправит расстрел. На плече – средневековый шлем.
– Шлем на плече – символ вора или гопника, – сказал Колчин. – Стерн из блатных?
– Не знаю. Он по фене не ботал. С нами мало разговаривал и запрещал общаться друг с другом. По повадкам не поймешь, блатной он или фраер порченный.
Миратов схватил телефонную трубку, набрал трехзначный номер внутренней связи. Теперь нужно убедиться, что Анисимов не соврал, а сказал правду. Говоря казенным языком, нужно закрепить показания.
– Доктор, немедленно сюда, – прокричал Миратов в трубку. – Нужна ваша помощь. Человек просит, чтобы ему помогли. Освежили память.
– Нет, – закричал Анисимов. – Не зовите коновала. Я сказал правду. Если придет этот садист, я больше не произнесу ни слова. Сволочи… Ни слова не скажу. Будьте вы прокляты.
– Заткнись, гнида поганая, – бросил Миратов.
Анисимов стал двигать корпусом, шевелить пальцами, стараясь освободить руки от ремней. Он рычал и скалил зубы. Ремни издавали неприятный звук, так скрипят кирзовые сапоги на лютом морозе. Через пару минут обитая железом дверь открылась, появился доктор Луков. Поверх белого халата он надел темный