дворе и в подметки ей не годится, но ее достоинства не обольщают его, а охлаждают. Оставшись наедине с Елизаветой, он не знает, о чем с ней говорить, – и скучает. От придворных, отпраздновавших этот своего рода мифологический брак, не укрывается, что идиллия под угрозой. Угождая императрице, они превозносили юную великокняжескую чету как идеальную, а она оказалась не лучше других. Это радует как тех, кто по природе недоброжелателен, так и тех, кто сам в таком положении. Делаются попытки развратить юную пару. Особенно старается графиня Шувалова, приводя примеры супружеской неверности и внушая юным супругам, сколь это соблазнительно.
Опаснее всего для Елизаветы западня, подстроенная ей фаворитом императрицы Платоном Зубовым. Пресытившись ночными вахтами в покоях Ее Величества, он подумывает о новых приключениях. И как же ему, давно питающемуся подгнившей плотью, не соблазниться терпкостью недозрелого плода? Уверенный, что его положение при дворе обеспечит ему безнаказанность при любом повороте событий, он настойчиво ухаживает за великой княгиней на глазах всего двора. Во время карточной игры у императрицы он бросает на Елизавету томные взгляды, испускает тяжкие вздохи, не остающиеся незамеченными. Смущенная Елизавета, обнаружив немалую выдержку, уклоняется от его ухаживаний. Тогда он разыгрывает отчаяние, целыми днями валяется на диване, велит музыкантам играть печальные мелодии, дабы излечить его сердечную рану, и подсылает к великой княгине графиню Шувалову, поручив ей побудить Елизавету к уступчивости. Молодая женщина, осаждаемая просителем такого полета, с тактом, необычайным в столь юном создании, отклоняет комплименты, избегает объяснений и, любезно улыбаясь, остается неприступной. Александр, заметив, как и все, маневры Зубова, не осмеливается поставить на место всесильного временщика. Как бы глубоко ни были оскорблены его чувства молодого мужа, он предпочитает молчание взрыву негодования. Все лучше, чем скандал, который неизбежно вызовет открытая ссора. Снедаемый беспокойством, он пишет своему другу графу Виктору Кочубею, послу России в Константинополе: «Мы были бы очень счастливы с моей женой, и мы счастливы, когда мы одни, когда нет возле нас графини Шуваловой, которая, к сожалению, приставлена к моей жене». И далее в том же письме: «Граф Зубов влюбился в мою жену в первое же лето нашего брака, то есть год и несколько месяцев назад. Посудите, в какое неприятное положение он ставит мою жену, которая ведет себя, как истинный ангел. Согласитесь, что чрезвычайно сложно правильно вести себя по отношению к Зубову… Ладить с ним – значит как бы оправдывать его любовь; проявить холодность, чтобы образумить его, значит рассердить императрицу, которая ничего не знает и сочтет, что без всякой причины дурно обращаются с человеком, удостоенным ее благосклонности. Невероятно трудно держаться середины при дворе, столь злом и коварном, как наш».
На самом деле от зоркой Екатерины не укрылась страсть фаворита к великой княгине, но она не принимает всерьез этот флирт, который, она в этом убеждена, к успеху не приведет. Эта пикантная история будет добрым жизненным уроком для молокососа Александра. Такому уроку императрица не прочь и поспособствовать. Платон Зубов, прозванный Зодиаком, развлекает императрицу рассказами о перипетиях своего дерзкого волокитства, что настраивает ее на игривый лад, но, стоит ему забыться, она одергивает его, и он, страшась опалы, замыкается в себе. Впрочем, воздыхатель, желающий обольстить Елизавету, выбрал момент неудачно: говорят, она беременна. Публичные толки о ее положении оскорбляют молодую женщину, тем более что новость – ложная. «Императрица уверена, что я беременна, и радуется этому, – пишет она своей подруге княгине Головиной. – Великого князя-отца уведомил мой дражайший супруг. Посудите, каким стыдом все это для меня обернется, когда правда выйдет наружу… Есть и другое затруднение: императрица сообщила об этом Зодиаку. Открой я императрице правду, она тотчас и это ему передаст… Согласитесь, до какой степени неприятно, что этот Зодиак осведомлен обо всем, что происходит со мной. И зачем императрица все ему передает?.. Он задает дурацкие вопросы о том, что его совершенно не касается, и я его не выношу. Что ему за дело до моего здоровья?»
Императрица, узнав, что надежды ее не оправдались, горько разочарована. Ее невестка, великая княгиня Мария Федоровна, избаловала ее своей плодовитостью, и Екатерине нелегко примириться с мыслью, что жена внука не сразу подарит ей правнука, на которого она вправе рассчитывать. Как это огорчительно для династии! Кто виноват в этом? Бесплодна Елизавета или бессилен Александр?
Навязчивая мысль о преемнике преследует Екатерину, и она укрепляется в намерении изменить порядок престолонаследия, отстранив от трона Павла, неспособного достойно продолжить ее дело, и объявив наследником Александра, от которого ждет чуда. Предстоит заручиться согласием заинтересованного лица. Конечно, по вине Лагарпа он набрался либеральных идей, которые когда-то разделяла и сама Екатерина и от которых отказалась, напуганная французской революцией. Александр же не нашел ничего лучшего, как расхваливать статьи французской конституции перед изумленными придворными, да еще вступил с ними в спор. Разумеется, можно быть одновременно и свободолюбивым, и самодержавным, – она знает это по собственному опыту, и ее беспокоят не политические пристрастия Александра, а отсутствие у него вкуса к власти.
Она не ошибается, считая, что он лишен монархических амбиций. Александр, выросший при дворе, его возненавидел, ему противны плетущиеся здесь интриги, а еще противнее та, кто правит этим миром, пропитанным ложью, раболепством и завистью. Он осуждает в бабушке и старую любве-обильную женщину, и деспотичную владычицу. Конечно, он, по своему обыкновению, выказывает ей всяческое почтение и привязанность, но за ее спиной нередко дает выход давно копившимся гневу и презрению. А брат Константин, не стесняясь, издевается над ее слабостями. Братья наперебой в пух и прах разносят августейшую бабку, перед которой трепещет вся империя. В письме от 10 мая 1796 года к своему другу Кочубею Александр пространно анализирует свое положение при дворе: «Да, милый друг, повторяю снова: мое положение меня вовсе не удовлетворяет. Оно слишком блистательно для моего характера, которому нравятся исключительно тишина и спокойствие. Придворная жизнь не для меня создана. Я всякий раз страдаю, когда должен являться на придворную сцену, и кровь портится во мне при виде низостей, совершаемых на каждом шагу для получения внешних отличий, не стоящих в моих глазах медного гроша. Я чувствую себя несчастным в обществе таких людей, которых не желал бы иметь у себя и лакеями, а между тем они занимают здесь высшие места, как, например, князь Зубов, Пассек, князь Барятинский, оба Салтыкова, Мятлев и множество других, которых не стоит даже и называть… Одним словом, мой любезный друг, я сознаю, что не рожден для того сана, который ношу теперь, и еще менее для предназначенного мне в будущем, от которого я дал себе клятву отказаться тем или другим способом…
В наших делах господствует неимоверный беспорядок; грабят со всех сторон; все части управляются дурно… Мой план состоит в том, чтобы, по отречении от этого неприглядного поприща (я не могу еще положительно назначить время сего отречения), поселиться с женою на берегах Рейна, где буду жить спокойно частным человеком, полагая свое счастье в обществе друзей и изучении природы»…
Беседуя со своим новым доверенным лицом Адамом Чарторыйским, польским аристократом, после раздела Польши жившим в Петербурге в качестве заложника, Александр еще более резко нападает на политику своей бабки. Во время долгой прогулки по аллеям Таврического сада молодой великий князь уверяет своего изумленного и восхищенного собеседника, что ненавидит деспотизм во всех его формах, что свобода – неотъемлемое право каждого, что он живо интересуется французской революцией, не одобряя ее ужасных заблуждений. Он сочувствует несправедливо униженной Польше, превозносит Костюшко[5] как незапятнанного героя и заявляет, что желал бы возрождения этой благородной страны. Развивая далее эти мысли, он порицает внешнюю политику Екатерины, на протяжении всего царствования мечтавшей о русской гегемонии.
Воспроизводя эту беседу в своих «Мемуарах», Адам Чарторыйский заключает: «Сознаюсь, я ушел пораженный, глубоко потрясенный, не понимая, что это – сон или действительность. Как! Русский князь, будущий преемник Екатерины, ее внук и любимый ученик, которого она хочет, отстранив сына, видеть царствующим после себя, о котором говорили, что он наследует Екатерине, этот князь отрицательно отзывался о политических принципах своей бабки, отвергал недостойную внешнюю политику России, страстно любил справедливость и свободу, жалел Польшу и хотел видеть ее счастливой! Не чудо ли это было?»
Несомненно, Чарторыйский принимает вольнолюбивые речи Александра за чистую монету. И, бесспорно, в тот момент, наедине со своим другом, великий князь искренен. Но при этом он ни на минуту не забывает, что обращается к польскому дворянину, патриоту, оскорбленному за свою родину, и, желая понравиться ему, несколько преувеличивает и свой либерализм, и свое возмущение.
Перед Екатериной он никогда бы не осмелился держать подобные речи. Когда она объявляет ему, что
