Психология установки

оно с самого нача­ла же было призвано; оно не обосновывает идею языкозна­ния как независимой науки. Наоборот, оно широко раскры­вает двери в языкознание обоим противоположным ложным направлениям — как логицистическому, так и психологисти­ческому.

3.

В недрах учения Гумбольдта о внутренней форме язы­ка возникли две попытки, имеющие значение для дальнейше­го развития этого понятия, — одна в направлении логики, другая — психологии. Первая принадлежит Гуссерлю, вто­рая — Вундту.

Гуссерль, как известно, резко разграничивает друг от дру­га

выражение

,

значение

и

предмет

в слове. Выражение явля­ется

внешней формой

, которая разрабатывается в граммати­ке. Но одной грамматики недостаточно, так же как недоста­точно учения об отношениях предмета. Анализ показывает, что грамматическим различиям соответствуют различия и в сфер

езначения.

Так, например, категорематическим и синка

тегорематическим понятиям, принадлежащим сфере выра­жения, согласно Гуссерлю, соответствуют понятия

независи­ мого

и

зависимого значения.

Следовательно, наряду с обык­новенной грамматикой становится необходимым и «учение относительно чистых форм значения» или, как говорит Гус­серль, «чистая грамматика», И вот, Гуссерль именно в этих чистых формах значения видит то, что Гумбольдт называет внутренней формой языка.

Таким образом, сферу значения он считает доминантной сферой, которая определяет и окончательно формирует внешние формы языка. Чисто языковые закономерности но существу являются отражением закономерностей, действу­ющих в сфере значения, и языкознание, ставящее своей це­лью исследование этих языковых закономерностей, вынуж­дено за руководством обратиться к логике.

Как видим, гуссерлиаиское понимание внутренней фор­мы языка не обладает никакими преимуществами перед по­ниманием Гумбольдта: здесь нет даже попытки обоснования идеи независимости языкознания.

Однако учение Гуссерля не совсем удовлетворительно и с другой стороны. Дело в том, что, как отмечает Порциг, име­ются случаи, когда значение слова остается тем же, т. е. в сфе­ре значения ничего не изменяется, тогда как в языковом от­ношении подтверждаются чрезвычайно существенные изме­нения. Например, когда одно и то же слово в одном случае употребляется в качестве объекта, а в другом — как субъект, конечно, его значение от этого не меняется, хотя с граммати­ческой точки зрения мы имеем дело совершенно с различны­ми явлениями[54]. Кроме того, если внутреннюю форму следу­ет усматривать в идеальных отношениях чистых значений, то ясно, что может существовать лишь одна-единственная внут­ренняя форма, так как сфера чистых значений может быть лишь одна. Но тогда все языки должны иметь одинаковую внешнюю форму или же форма ни одного языка не может быть определена внутренней формой.

На существенно

отличающейся

позиции стоит Вундт. Если Гуссерль при установлении понятия внутренней фор­мы языка совершенно игнорирует роль субъекта, если он во всех попытках зачитывания этой роли видит психологизм, ко­торый, как бесплодное и вредное начинание, отрицает, Вундт, наоборот, выступает против концепции

идеальных форм

языка, т. е. в первую очередь против того, что Гуссерль при установлении понятия внутренней формы языка счита­ет именно существенным. Вундт говорит: «Конечно, понятие внутренней формы языка в том смысле, в каком оно было выставлено Гумбольдтом с самого

же

начала, является совер­шенно законным, весьма необходимым понятием, к которо­му мы приходим при учитывании всех структурных свойств и их взаимоотношений того или иного языка. Однако если мы хотим, чтобы это поиятие осталось действительно полез­ным, то мы должны совершенно освободить его от понятий — все равно, существующих в действительности или вымыш­ленных, — подобных понятию

идеальной

формы, которыми должен измеряться каждый отдельный язык и которые, на­чиная от Гумбольдта и поныне, сопровождают это понятие. Наоборот, так же как внешняя форма языка бесспорно про­является лишь в конкретном, действительно существующем языке, точно так же под внутренней формой языка мы долж­ны подразумевать лишь сумму фактических психологиче­ских свойств и их взаимоотношений, которая порождает определенную внешнюю форму как свой результат»[55] .

Следовательно, язык оформляется духовным состоянием говорящего субъекта, и для понимания закономерностей языка остается единственный путь, путь психологического исследования. Как видим, идея независимости языкознания по существу полностью отрицается, и поиятие внутренней формы языка, вопреки заявлению Вундта, в действительно­сти предстает как совершенно бесполезное и, следовательно, лишнее поля гие. В самом деле, для чего нужно понятие внут­ренней формы языка, если эта внутренняя форма принадле

жит не самому языку, а дрзтой сфере действительности, с которой язык непосредственно не имеет ничего общего?

Вундт, между прочим, не учитывает одного бесспорного наблюдения, на которое обратил внимание еще Гумбольдт[56]. Он упускает из виду то обстоятельство, что не существует и не мог когда-либо существовать говорящий субъект так, что­бы он не находился под влиянием уже существующего язы­ка. Индивид не может говорить, если не существует языка, на котором он мог бы говорить. Очевидно, закономерности это­го языка предшествуют психическому состоянию субъекта в момент речи, и, следовательно, невозможно, чтобы они явля­лись его результатом, как думает Вундт (Порциг).

4. 

Если теперь мы окинем взглядом все рассмотренные выше типичные учения относительно внутренней формы языка, то увидим, что, в сущности, перед понятием внутрен­ней формы языка ставятся по крайней мере три требования, без выполнения которых было бы невозможно формирова­ние правильной концепции этого понятия. Первое, наиболее существенное требование таково: слово представляет собой единство значения и звука, так сказать, синтез двух совер­шенно гетерогенных процессов, и неизвестно, как становит­ся возможным, чтобы эти два существенно отличающихся друг от друга процесса вообще встречались и создавали кон­кретное внешнее оформление языка. Концепция внутренней формы языка была бы неприемлема, если бы она не смогла решить этот вопрос.

Кроме того, внутренняя форма языка должна быть имен­но формой языка, она должна принадлежать языковой сфе­ре, чтобы с ее помощью было возможно объяснение языко­вых явлений. В противном случае она была бы не формой языка, а явлением или фактором, взятым из чужой по суще­ству действительности, который, если бы даже имел свою форму или сам представлял собой какую- либо форму, во вся­ком случае, был бы его формой, а не формой языка.

Мы убедились, что ни одна из указанных выше теорий внутренней формы языка не удовлетворяет этому требова

нию. Внутренняя форма Гумбольдта и в особенности Гуссер­ля взята из сферы логической действительности: она — фор­ма выражения понятия и, следовательно, форма логическо­го содержания, а не собственная форма самого языка. Что из того, что она может иметь большое значение в процессе фор­мирования языковых форм, что она может даже определять этот процесс! Несмотря на это, она, конечно, не может изме­нить свою природу — она все же останется логической кате­горией.

То же самое можно сказать

mutatis

mutandis

и относитель­но учения Вундта, Кто скажет, что в процессе фактической речи состояние психики субъекта не имеет значения? Кто скажет, что это состояние не влияет на формирование внеш­них форм языка? Но разве из-за этого кто-нибудь скажет, что это состояние превратилось в форму языка? Нет. Совершен­но очевидно, что если действительно существует внутренняя форма языка, то она каким-то образом должна быть соб­ственностью