крепче лепился к Миронову ярлык «автора нашумевших гранок»; когда материал стоит в полосе, все читают, хвалят, жмут руку, только до читателя он так и не доходит, слетает с полосы на полпути. Защищал Миронов парнишку из Измаила, который честно и прямо по окончанию кандидатского партийного стажа написал заявление в горком: «За прошедший год я видел столько лжи, фальши, подлости в нашей партийной организации, что, выбирая между коммунистами- врунами и коммунистами-молчунами, которые и составляют нашу партийную организацию, я предпочитаю оставаться честным беспартийным», — и вместе с кандидатской карточкой отправил заказным письмом в горком. Горком решил задним числом исключить парня из партии, сфабриковать дело поручили местным чекистам. Материал мелькнул на полосе и тотчас был снят. Правда, главный редактор помог, добился, чтоб мальчишку оставили в покое. Но выносить партийный сор из замусоренной избы никто не захотел. Так полнилась папка неопубликованного. Зато как она потом пригодится писателю Миронову!
Писателя Миронова родила статья «Ревизия» — отправная точка его будущего романа «Сумасшедший». Даже многоопытные, не из трусливого десятка правдисты — и те отговаривали Миронова ввязываться в эту историю, в которой оказалась замешанной вся власть от райкома, Волгоградского обкома до Министерства здравоохранения, КГБ, ЦК, Комитета партийного контроля… Это не с крайкомом, не с Минэнерго воевать против строительства ГЭС. Речь шла об использовании психиатрии против строптивцев. Таким строптивцем оказался секретарь парткома совхоза, не пожелавший покрывать жуликов, а ниточки махинаций вели в райком, обком. Ну и объявили непокорного секретаря сумасшедшим. Было за что уцепиться — за полученную на фронте контузию. Свечников тогда вызвал огонь артиллерии на себя, его и накрыло. Через сорок лет геройство обернулось драмой. Честность, принципиальность, непокорность партийного секретаря объяснили сумасшествием в «результате перенесенной на фронте черепно-мозговой травмы», и даже справку на руки выдали. Вот с этой справкой и пошел Клавдий Андреевич обивать пороги власти в поисках правды от района до Москвы. Пройдя безрезультатно все круги власти, включая ЦК, пришел в «Правду». Сидел перед Мироновым крепкий, здоровый русский мужик и твердил одно: «Умереть боюсь, боюсь, что внуки потом вот по этой справке будут судить обо мне как о сумасшедшем». И ввязался Миронов в драку. Два материала, «Ревизия» и «После ревизии», вышли тогда в «Правде». Сняли первого секретаря обкома партии. 15 человек слетели с должностей, были исключены из партии. Свечникова не просто восстановили на работе, но сполна заплатили ему за два года вынужденного прогула.
Миронову бы радоваться, принимая поздравления коллег, а он словно заболел. Точно бажовский Данило-мастер, за что бы теперь Миронов ни брался, а недосказанное, недовыписанное в «Ревизии» просило выхода, выплеска. Пробовал в рассказах мучившее его сказать, только тесны оказались рамки рассказа. Так он сел за роман. Да кто же в газетной гонке романы пишет! Газета забирает тебя со всеми потрохами, со всем твоим временем, со всеми твоими силами и нервами, это каждый газетчик на себе испытал, говорю это как спецкор «Красной звезды», «Советского флота», иностранный корреспондент «Известий». А набухавший роман покоя не давал, он ворочался в нем, стучался, как ребенок стучится в материнской утробе. И дал же Бог! В. Г. Афанасьев предложил Миронову пойти в Академию общественных наук при ЦК КПСС, и намерений своих главный редактор «Правды» не скрывал: «Хочу поставить тебя на отдел. Но ЦК не утвердит. Надо или в ЦК поработать, или Академию закончить. В ЦК посылать не хочу — там тебя будут ломать, а вот в Академию сходи».
В Академии Миронов писал роман. Знала бы Академия ЦК, кого она пригрела в своих стенах! До Миронова никто не написал, а теперь уж точно никто не напишет столь убедительного романа о партии, — по сути, документа, обличающего эпоху КПСС.
— Сегодняшняя журналистика, та, что служит нации и Отечеству, а не Западу, не доллару, не евро, стремится открыть глаза обществу на творимое в Отечестве. Мы же в правдинские годы стремились открыть глаза власти на творимое в стране. Ведь стоило тогда прорваться на полосу газеты, и реакция власти следовала незамедлительно: моментально принимались меры, порой даже жестче, чем хотелось автору. Мы рвались через рогатки, колючую проволоку, надолбы и рвы цензуры, запретов и ограничений, чтобы только докричаться до власти. Казалось, будь больше гласности — и все будет в порядке…
Вот почему мой герой в «Правду» уже не вернулся, а убедил В. Г. Афанасьева разрешить ему принять приглашение работать в Совете Министров СССР, заниматься там анализом общественного мнения напрямую для председателя правительства.
— Думаю, полтора-два года тебе хватит, чтобы сбить охотку, — почему-то улыбнулся Афанасьев. — Двери «Правды» для тебя всегда открыты.
Миронов действительно скоро поймет, до чего же наивны были они, когда, как сквозь минное поле, рвались через запреты, чтобы только вынести правду жизни на полосы газет, Это не власть, это они не знали, не представляли и доли того, что творилось в Отечестве. Власть действительно реагировала на прорвавшуюся критику газет, но ровно в масштабах прозвучавшей критики. Менять порочное в государственной системе никто не собирался. Сбивали желтый лист, к гниющей корневой системе никто не прикасался и прикасаться не собирался. Все было драматичнее и гнилостнее в стране, во власти, чем прежде виделось из «Правды».
Записки Миронова главе правительства становились жестче, и это начало беспокоить приближенных к Рыжкову. Скандал разразился, когда Миронов сделал обзор откликов граждан на телепередачи с заседания правительства. Жестко, остро критически оценивали люди правительство: «Министры не чувствуют ответственности за страну, которая находится в кризисном состоянии», «Совмин неработоспособен», «Не срамите нашу страну, с нас довольно», «Такая жуткая тоска от беспомощности Н. И. Рыжкова перед гранитной сплоченностью, булыжной твердостью сидящих против него министров», «Срамота! Стыд берет за наших министров! Что ни министр — чеховский персонаж: вот-вот хрюкнет! Впрочем, при таком безразличии к нуждам народа, страны иными они и быть не могут!», «Заседание Совмина оставляет тягостное впечатление и порождает чувство безысходности от продолжающейся разрухи. Безучастно сидят раскормленные ожиревшие немолодые мужчины и переливают из пустого в порожнее. Какая-то жуткая безысходная мертвечина. Просто стыдно смотреть на эти тупые бесстрастные лица».
Это не через газету власть имущих критиковать, которых ты не видишь, это говорить в лицо людям, с которыми общаешься, которым ты подвластен, которые определяют твой рост, твою карьеру, твое благополучие. Миронов к тому времени имеет, как говорили, «коммунизм в отдельно взятой семье»: прекрасную зарплату, «кремлевскую авоську», тот знаменитый кремлевский паек, который избавлял от малейших забот о куске насущном; легендарную «кремлевку» — 1-ю поликлинику ЦКБ, на выбор роскошные пансионаты, санатории, у детей — специальная детская поликлиника, свои пансионаты, свои санатории, но это все пока при должности, на своем совминовском месте. Было что терять.
Записка Миронова об авторитете правительства переполнила чашу терпения начальства. Документ перехватили, заявив о тенденциозно подобранных мнениях граждан, не отражающих в целом всего спектра общественного мнения, ну и еще многое чего в том же духе. Тщетны были попытки Миронова доказать, что именно его анализ отражает настроение общества и он готов доказать это любым экспертам — ведь вот он, обработанный им массив. Ему лишь снисходительно советовали быть мудрее, благоразумнее и не проявлять максимализм, недостойный ответственного работника…
Уж если ему на полосы «Правды» удавалось прорываться с материалами, казавшимися абсолютно непроходимыми, то найти возможность напрямую передать главе правительства копию записки и вовсе не составило труда. Узнав про то, перепуганное начальство тотчас уволило Миронова «за перехлест… тенденциозность…». Но именно с этой записки начал свое выступление председатель правительства, открывая заседание Совета Министров: «Я наконец прочитал правду о себе, о нас с вами. Впервые прочитал, что действительно думает народ, как оценивает нас. Спасибо за этот мужественный честный анализ…» Приказ об увольнении Миронова моментально растворился, все сделали вид, что ничего не произошло. Дождавшись партийного собрания, Миронов поднялся на трибуну: «До каких пор мы будем сами себе лгать и делать вид, что в стране ничего не происходит…»
Что еще человеку надо, чего ему еще желать? Прекрасное образование, блестящая карьера, «коммунизм в отдельно взятой семье», история со скандальной запиской лишь укрепила его авторитет, положение, он был возвышен и приближен. Но предложили делать газету, предложили пока как идею — ни денег, ни людей, ни полиграфбазы, ничего! — и он бросает все и уходит из Совмина от всех благ, сытости, покоя, достатка. Почему? Да все потому же, почему он предпочел служить на границе, а не отсиживаться в штабном теплом местечке, потому что он, если пользоваться сибирскими характеристиками, мужик, который
