атрибутам. Это, конечно же, портрет-обобщение. Здесь и любовь грузинского крестьянина к виноградной лозе, вырастившей её земле, и любовь художника к человеку-созидателю, хозяину этой земли и кормильцу…
Две эти работы – “Портрет Спиридона” и “Любовь” – перекликаются как понятия “малая Родина” и “Родина”, – нельзя любить страну, не любя своё село, свой город, где ты родился и вырос. Как любовь к Родине начинается с твоего двора, так и любовь к твоему народу начинается с любви к близким. Тема эта не раз возникает в творчестве Дато. А в висящей в его Музее рядом с “Любовью” картине “Сбор винограда” находит и символическое продолжение, ибо мальчик, сидящий на коленях старика-крестьянина, – это не “семейный портрет в интерьере”, это символ продолжения лучших традиций грузинского народа, вечности человека и природы, их неразрывной связи и любви…
Разнообразен мир людей на картинах Дато: реалистические зарисовки с натуры; юмористические, шаржированные рисунки, скорее всего придуманных персонажей; доведённые до гротеска лица случайных прохожих; написанные с любовью, нежностью, пониманием лица близких…
Может быть, покажется странным, но почти нет в творческом наследии рисунков друзей, – по двору, по музыкальной или художественной школе, приятелей с детства… Потому ли, что считал эту часть своей жизни слишком интимной, не предназначенной для всенародного обозрения, или просто эти две жизни существовали как бы раздельно: отдельно друзья, отдельно – все остальные люди…
Трудно сказать, но факт остаётся фактом – среди сотен карандашных зарисовок, многочисленных портретов, жанровых композиций – лица друзей почти не встречаются. Но друзья у Дато были.
Он дарил им свои рисунки и картины, иногда специально, “по заказу” писал для них (об этом встречаются упоминания в его дневниках). Или, может быть, у него было множество приятелей? Они казались ему слишком знакомыми, чтобы переносить их лица на бумагу и холст, – слишком обычный, банальный сюжет? И был один друг, настоящий, это было “своё”, что на суд окружающих не выносится!?
В четвёртом или пятом классе он написал в школе сочинение на тему “мой друг”. Вот несколько фрагментов из него: “Человек должен не существовать, а жить. Да, а если он живёт, у него всегда есть друг. Человек может иметь много товарищей, а вот друга только одного, двух или трёх. Хотя, друзей можно и не иметь. Какая разница между товарищем и другом?
Товарищ – это то же самое, что знакомый, точнее, немного больше, чем знакомый. Среди товарищей можно чувствовать себя свободно.
С другом – что-то совсем иное. Другу откроешь секрет, и он тебя не выдаст, что-нибудь расскажешь – не будет смеяться, что-нибудь случится с тобой – будет с тобой рядом, что-нибудь тебе нужно – он поможет, и, кто знает, сколько ещё добрых дел он может сделать.
Если у других много друзей, то у меня – один-единственный, но этого одного я предпочитаю многим товарищам: я нашёл нечто общее между нами, вернее, оно само нашлось, какая-то невидимая нить протянулась между нами. И она оказалась такой прочной, что, думаю, её хватит на всю нашу жизнь.
Сегодня я могу спокойно сказать: “Я и мой друг…”… У меня есть один-единственный друг на свете. Мы вместе с нулевого класса, я люблю его как брата. Бывало, что мы ссорились, но что может убить дружбу, если она настоящая?”
В живописи, рисунках, стихах, дневниках Дато часто прорывается наблюдательность, ироничность, мудрость, самокритичность сложившегося взрослого человека. Но не будем забывать – речь идёт о мальчике 15–17 лет (именно в эти годы созданы наиболее значительные его работы)! И значит – неизбежные в этом возрасте минуты “непонимания” между ним и взрослыми. И, может быть, не на таком уровне осмысления, но встречающиеся в подростковом возрасте у многих попытки познать себя, своё место среди других, свою, если хотите, значимость, стоимость, цену…
Непонимание, “отторжение” взрослыми сбивает их в одну, живущую одной общей жизнью, компанию. Но понимание сверстников иногда – лишь иллюзия…
Есть у Дато такой, не сразу и поймёшь, шутливый или трагический рисунок – голый художник перед мольбертом. Шутка ли, драма ли уязвимости, ранимости художника?
Не всегда и самые близкие поймут, не всегда и со сверстниками – всё просто и ясно. Как соединить мечту и повседневность? Как соединить нежность и любовь к родителям и стремление быть со своими сверстниками, режим семьи и режим школьной компаний? Как соединить желание не выделяться из возрастной группы и посещающее тебя временами ощущение, что ты иной, не такой как все?
3 марта 1980 г. он записывает в дневнике: “Такая была красивая сегодня луна – глаз не оторвать… Опять возникают вопросы: от чего? от кого? почему? что случилось? Ничего не случилось, ничего… Ничего не изменилось: опять дом, опять наставления матери… опять шум, опять уединение, размышления, мечты, стихи, полотна и, наконец, сон… Никто, в том числе и сам человек, не может предугадать, кем или чем он станет через 30 лет. И всё же, кто я сейчас, в данный момент? Для себя я – и Леонардо, и Пикассо… А для других?”
Мальчик ищет себя, пытается понять себя, и наедине, и среди сверстников. И потому то уединяется, то уходит надолго с друзьями. А родители волнуются… С одной стороны, поступки Дато – поступки обычного подростка. С другой стороны, уж очень необычен этот подросток, – пишет картины, стихи, музыку. И почему такие печальные у Дато глаза, что такое узнал он, открыл для себя? Родители волнуются, и их понять можно. Понял их и Дато. Так родилось стихотворение
Разговор с мамой
Дато очень любил родных, гордился родителями. В дневнике его есть такая запись: “Мой отец – человек искусства: музыкант, журналист, пишет стихи, короче говоря, во всё старается вложить свой талант. Вот и я живу искусством: рисую, пишу, играю…” В дневнике, не рассчитанном на публикацию, Дато как бы для самого себя ищет отчёты на вопросы: кто он? откуда?
Многие его способности, как он и сам предполагал, – от отца. Он гордился отцом. Сохранилось его школьное сочинение, написанное в 13 лет, – о поездке с отцом (это была служебная командировка Георгия Крацашвили в Боржомский заповедник, о котором он собирался делать телепередачу; туда, в Боржоми, он и взял с собой сына). Мальчик всё замечает, подмечает, – как относятся к отцу люди, как сам отец относится к людям, природе.
Да, Дато гордился отцом. Но написать его портрет тоже так и не сумел. Или – не успел? Но осталась совершенно замечательная – и по замыслу, и по исполнению – работа: “Руки отца”. Удивительна эта работа многим: и редким для юного художника сюжетом (аналога в мировой живописи не припомню), и поразительной характерностью… Это, если так можно сказать, “Портрет отца”, хотя “на экране” – лишь руки. Такое своего рода телевизионное укрупнение (не будем забывать, что отец Дато ряд лет работал на телевидении и какие-то специфические телевизионные приёмы, ракурсы могли быть Дато знакомы): не просто “вырванный из контекста” эскиз “чьих-то” рук, а осознанно скомпонованный “портрет” рук отца. Вглядитесь в рисунок: это сильные руки крестьянина, предки которого сотни лет ухаживали за виноградной лозой, но это и руки музыканта – с чуть выгнутыми кончиками пальцев интеллигента, чувствующего искусство…
Есть у Дато и автопортрет “Рука”. Именно автопортрет, настолько в этой руке переданы и его характер, и ремесло, которым он занимается (в высшем смысле этого слова, когда художника узнают по руке, а музыканта по пальцам).
И что самое поразительное: эти работы я видел в разных залах музея, но лишь спустя недели, разложив перед собой слайды, сделанные с почти тысячи картин и рисунков Дато, я понял, – достаточно поставить две эти работы рядом, и становится очевидно: это руки близких людей, более того, – руки отца и сына! А, казалось бы, – просто “подготовительные” работы, учебные студии (кто из художников не писал руки в
