вдохновения радостно хлопнул ладонью по лбу. — Знаешь, а вот это неплохое начало, — сказал он и стал быстро писать, одновременно читая свой некролог Веронике. — С великой надсадой грек Сизиф вкатывал на вершину горы большой камень, но всякий раз, когда цель казалась достигнутой, он оскальзывался, и камень низвергался в долину. И Сизиф всё начинал сначала. Пожалуй, и мы совершаем такой же напрасный труд, борясь с алкоголизмом и его пагубными последствиями… Ну как? В яблочко, не правда ли? — сказал Виктор уверенно, и на лице его отразилось столь знакомое Веронике радостное вдохновение, всегда сопровождавшее творческий полет его мысли. Вопрос, разумеется, был чисто риторическим; ответа он не ждал, потому ее слова застигли его врасплох. — Орел порой опускается ниже курицы, но курица никогда не взлетит до облаков. — Виктор посмотрел на Веронику долгим испытуюшим взглядом, словно раздумывая, не связана ли ее бессмысленная реплика с его некрологом на смерть Золтана Хорвата. Однако тотчас верно рассудил, что никакой связи нет, и что Вероника спорола явную чушь. И все-таки связь ее нелепых слов с ничем не мотивированной и непривычной улыбкой, осветившей ее лицо, возбудила в нем прилив зябкого страха за ее душевное здоровье. Он встал из-за рабочего стола, подошел к ней и заботливым, отцовским тоном изрек.
— Что с тобой, дорогая? Ты не больна? Извини, Вероника, в последнее время я немного забросил тебя. Не представляешь, сколько времени отнимают эти покойники. Ведь мы уже оба в годах. На будущий год поедем к морю. Может, кто-то и сумеет заменить меня на эти несколько дней.
— А может, когда тебя здесь не будет, люди перестанут умирать, — отозвалась Вероника с улыбкой.
— Уж нет ли в ее словах иронии? — подумал Виктор, подозрительно изучая выражение ее лица. Нет, решил он, в ее улыбке нет и следа иронии. И все-таки в ней есть что-то тревожное, более тревожное, чем ирония.
— Ты что так глупо скалишься? — коротко и отрывисто вскричал Виктор, словно щелкнул кнутом. Но на сей раз лев уже не проскочил сквозь горящий обруч.
На лице Виктора мелькнул испуг: в Вероникиной улыбке отражалась победная самоуверенность, замешанная на презрении. Виктору показалось, что он задыхается; трясущимися руками он освободил галстук и скрипучим голосом пропищал: — Вероника, если хочешь… я думал об этом… ты чувствуешь себя одинокой… я даже подумал, что мы могли бы купить… пса или лучше кошку…
— Спасибо, Виктор, ты действительно удивительно добр, но скажи… ты мог бы написать что-нибудь, кроме некролога?
— Что именно?
— Торжественную речь по случаю рождения ребенка.
— Это не мой профиль, — отрезал Виктор, затрясясь всем телом от отвращения. — Послушай! Надеюсь, ты не хочешь сказать, что…
Вероника кивнула: — Я была у врача. Виктор, я буду матерью!
— Исключено! В таком разе я был бы отцом. Но такой безответственности я никогда не мог допустить!
— Не беспокойся, Виктор, отцом ты не будешь.
Виктор побледнел, долго смотрел перед собой пустым, невидящим взглядом, потом закрыл искаженное ненавистью лицо руками и тяжело опустился в кресло.
— Ккак? Тты ббыла мне невверна? — Внезапный шок разом перечеркнул результат многолетних упражнений с камешками под языком, когда он готовил себя к карьере надгробного ритора — к нему вернулось заикание.
Вероника подошла к нему и мягко положила руку ему на плечо. — Нет, нет, Виктор, я не была неверна тебе. — И мечтательным голосом добавила: — Думаю, это был сквозняк.
Виктор вскочил с кресла и, не раздумывая, влепил ей пощечину. — Что? Сквозняк? Змея подколодная, не хочешь ли ты убедить меня, что тебя оплодотворил сквозняк? — Вероника поглядела на него с благосклонным сочувствием и снова утвердительно кивнула: — Сквозняк. Определенно это был сквозняк. Знаешь, Виктор, всё это висит в воздухе.
— Что всё? Что висит в воздухе?
— Жизнь, любовь, свобода — не знаю, как это назвать. Но всё это в воздухе. Стоит только смело открыть окна.
— Не болтай глупости! Воздух заражен губительными выбросами. Мне что, привести тебе официальную статистику? Или ты хочешь убедить меня, что в воздухе свободно носятся живчики? Не поддамся я на эту удочку, шлюха… Погоди! Может, это телевизионный мастер? Мне давно казалось, что наш телевизор как-то подозрительно часто ломается…
— Виктор, не будь пошляком. Я понимаю, у тебя климакс, но попытайся перенести эту неизбежную участь по возможности достойно и спокойно, — сказала Вероника и погладила потную лысину мужа. — На будущий год поедем к морю. Все втроем…
— Так, значит, почтальон, — злобно оборвал ее Виктор.
Вероника отрицательно покачала головой.
— Или один из мужиков, что ставили у нас радиаторы!
— Зря утруждаешься, Виктор. Этого тебе не понять. Лучше продолжай писать некролог на смерть пана Хорвата… Когда это случилось, он сидел на балконе и читал букварь. А заметив меня, быстро встал и галантно, положив руку на сердце, поклонился. На нем были элегантные плавки, красные, как горячая бычья кровь…
— Что?! Так это был тот старый козел напротив?
— Виктор, я же говорю, что это был сквозняк.
— Прекрати! — взревел Виктор, а минутой позже добавил тихо и просительно. — Вероника, скажи, кто это был? Ты что, не понимаешь, как это важно?
— По правде сказать, не понимаю. Не все ли равно — телевизионный мастер, почтальон, водопроводчик, пан Золтан или сквозняк?
— Aх! — Виктор вздохнул, удрученный Вероникиной тупостью. — Отнюдь не все равно. Как-никак речь идет о мировоззренческих принципах. Идеализм или материализм, дух или материя, понятно? Ведь если это был на самом деле сквозняк, так тем самым, собственно, подтверждается церковный догмат о непорочном зачатии. Скажи, всё-таки это был не сквозняк?!
Виктор явно страдал и с упорной надеждой во взоре ждал заключительного вердикта Вероники.
Пожалев страдающего супруга, Вероника решилась запятнать свою совесть спасительной ложью: — Хорошо. Это был телевизионный мастер.
Но увидев торжествующую улыбку на лице Виктора
Виктор, до мозга костей оскорбленный вульгарными словами Вероники и неслыханной жесткостью ее голоса, со злорадным торжеством выкрикнул: — Кобель это, а не сквозняк!
А потом, с облегчением погладив вспотевшую лысину, сел за стол и продолжил писать некролог на смерть пана Золтана Хорвата, который еще недавно сидел на противоположном балконе, читал букварь и был одет в элегантные плавки, горячие, как свежая бычья кровь.
