— Это я… Робер еще не вернулся?
— Нет еще. Но он скоро придет. Он хотел только на минутку заглянуть туда. Может, уже известно что-нибудь… — И Пьер широко зевнул, обнажив редкие зубы. — А ты что-нибудь узнала, мама?
— Да, я сейчас была у них.
— Что?! Ты ходила на Биржевую площадь?
Пьер окончательно проснулся и посмотрел на мать суровым и недоверчивым взглядом.
— Это был мой долг, — сказала она.
Пьер подумал: «Какое лицемерие!». Однако Леони Костадо действительно была глубоко убеждена, что она выполнила свой долг перед сыновьями, первейший свой долг. Да еще ей, может быть, удалось вовремя предупредить Люсьенну.
— И я очень хорошо сделала, что пошла к ним. Вообрази, ведь эта несчастная женщина ни о чем и не подозревала… Конечно, она за последнее время сильно тревожилась, но никак уж не думала, что близится катастрофа.
— Ну? И что же ты ей сказала?
Леони Костадо возмутилась: по какому праву он допрашивает мать, да еще таким тоном? Уж не подозревает ли он ее в неблаговидном поступке?
— Да нет, мама… Я просто хотел узнать…
— А я не обязана отдавать какому-то сопляку отчет в своих действиях. Я поговорю с Робером, когда он вернется. Спи! Чтоб я тебя больше не слышала!
И Леони Костадо вышла из комнаты, захватив с собой лампу. Но сейчас ею руководило не чувство гнева, она поняла, что лучше всего поговорить с Робером наедине, без этого бесноватого мальчишки. Едва она успела переодеться и накинуть на себя халат, как услышала неуверенный шорох у входной двери — Робер нащупывал ключом замочную скважину. Леони кашлянула, желая показать, что она не спит и поджидает сына. Он вошел, перебросив через руку пальто. И как всегда, Леони подумала о том, что фрак очень ему к лицу. Право, в высоком стройном Робере куда больше изящества, чем в коренастом Гастоне. И хотя Леони скорее нравились мужчины такого типа, как ее старший сын, она из чувства справедливости признавала, что в Робере больше тонкости и породистости…
— Разумеется, ее не было на балу, — сказал Робер с какими-то нерешительными, робкими интонациями, всегда раздражавшими его мать. — Видел там Жюльена, но издали, и не мог к нему пробраться. Кое-кто из приятелей уже дал ему почувствовать, что его присутствие неуместно… Я сейчас же помчался на Биржевую площадь и не застал их — они уехали.
В эту минуту вошел Пьеро, босой, в пижаме, с всклокоченной шевелюрой.
Мадам Костадо раздраженно воскликнула:
— Я тебе что сказала? Я ведь велела тебе спать!
— А сон твоего веления не слушается. Взял да и не пришел.
Робер вяло запротестовал:
— Пьеро, как тебе не стыдно! Зачем ты дерзишь?
Пьер крикнул в ответ:
— Уверен, что она не решилась признаться тебе, откуда она сейчас явилась, куда она ходила вечером…
— Как ты смеешь называть меня «она», когда говоришь обо мне, да еще в моем присутствии!..
Но Пьер, не обращая на мать внимания, продолжал:
— Она была на Биржевой площади, тайком от нас… Весь вечер там провела.
Робер посмотрел на мать. Красивое лицо его помрачнело.
— Ведь это неправда, мама?
Мать ответила вызывающим тоном:
— Почему же неправда? Правда.
— Ты видела мсье Револю?
— Нет, он в Леоньяне. Я это знала и знала также, зачем он туда отправился, а Люсьенна ничего не знала… Понятно вам? Я решила ее предостеречь, и благодаря мне она поехала в Леоньян… А то вдруг, не ровен час, Оскар наложит на себя руки… Я, может быть, спасла ему жизнь. Да, да, очень просто…
Робер тяжело вздохнул.
— Ну, раз его самого не было дома, ты, конечно, не стала говорить о наших деньгах…
Леони Костадо промолчала. А Пьер пробормотал:
— Как бы не так! Станет она стесняться-
— Повтори, Пьер! Повтори громко то, что ты сейчас сказал…
— Я сказал, что наверняка ты не постеснялась и говорила о деньгах- Ты только для этого и ходила туда.
Все шло именно так, как Леони Костадо и ожидала. Младшие сыновья выступали в роли ее судей, тогда как Гастон был бы восхищен и поблагодарил бы мать… А с этими мальчишками не избежать борьбы. Хотя она совершенно права.
И Леони Костадо бросилась в атаку:
— Я защищала не свои, а ваши деньги, доставшиеся вам от отца. И великодушничать я могла бы лишь в том случае, если б это был мой собственный капитал.
Робер прервал ее: раз этот капитал принадлежал им, сыновьям, значит, они вольны не требовать его…
— А ты о Гастоне подумал? Он ведь не связан такими соображениями, как вы. И потом не забывай, что Пьеру только восемнадцать лет… До его совершеннолетия я, как мать и опекунша, обязана защищать его интересы, сколько бы он там ни капризничал…
— Погоди, — остановил ее Робер. — Раз мсье Револю уехал, зачем же ты понапрасну мучила их?
Мать посмотрела на него жалостливым взглядом. Вот глупец! До чего беспомощны в житейских делах эти мальчишки, а воображают себя орлами!
— Успокойся, — сказала она, — у нас с Люсьенной был вполне дружеский разговор.
Робер осведомился, присутствовала ли при этом разговоре Розетта. Мадам Костадо отрицательно покачала головой.
— А Дени был? — спросил Пьер.
Нет, нет, оба вышли из комнаты- Мадам Костадо ломала себе голову, как сказать сыновьям о своей победе. Нет, это просто невероятно! Мать должна чуть ли не на колени стать перед этими дурачками, для того чтобы сообщить им: «Наш нотариус обанкротился, но благодаря мне вы ни гроша не потеряли».
— Люсьенна, надо это признать, повела себя прекрасно, с большим благородством. Она сразу же поняла, что у ее мужа есть священные обязанности в отношении вас, сирот.
— Каких еще сирот? Мы вовсе не сироты! — возмутился Пьер. Он с детских лет ненавидел слова: «сирота», «сиротка», «сиротский».
— Люсьенна сама мне сказала, что она располагает как раз такой суммой, какую они нам должны — четыреста тысяч франков.
Пьер воскликнул:
— Удивительное совпадение!
Однако мать пропустила эту дерзость мимо ушей. Ее томила мысль, что пришлось унизиться до лжи, совсем не свойственной ее характеру. Но ведь на это ее толкнули «два дурачка», как называл своих братьев Гастон.
— Четыреста тысяч франков? — переспросил Робер дрогнувшим голосом. — Где же они их взяли? Таких денег при себе не держат.
Что за наивность! Леони Костадо пожала плечами.
— Разумеется, в кошельке у нее не имелось четырехсот тысяч. Но с меня вполне было достаточно ее подписи…
— Это, думается мне, незаконно.
— Не беспокойся… Может быть, придется судиться с другими кредиторами… даже весьма вероятно, что придется… Но я имею гарантии и уверена, что выиграю процесс.
Робер ничего не ответил, и мать решила, что «все сошло благополучно».
