— Ну что, Годердзи, может, начнем?
Старик очнулся от своих мыслей, скосив глаза, глянул на Сабу, потом раздвинул колосья и попробовал ногой иссушенную зноем землю.
— Да, пора. Начнем!
Он встал лицом к дальнему краю поля, нагнулся, ухватил огромной ручищей чуть ли не целый сноп колосьев и полоснул по ним серпом.
Саба и еще человек пять жнецов последовали его примеру. К ним постепенно присоединились и все остальные.
Долго слышались только шелест срезаемых колосьев, стук наперстников, слабый шорох скользящих шагов и негромкий посвист серпов. Но вот солнце поднялось высоко в небе, земля нагрелась — распалились и жнецы, поддали жару.
— Э-ге-ге-гей! Та-та-та-та, иду, догоняю, Годердзи! Ух, молодца узнают по деснице! Ну держись! — гаркнул Абрия Гигилашвили и рванулся вперед сквозь ниву.
Головной оглянулся, и глаза его просияли.
Любил Годердзи взглянуть на доброго работника, и в эту минуту самое искреннее удовольствие было написано на его лице.
— Хо-хо-хо, как он тебя! Вот так поддел! Хо-хо-хо! Не уступай, не давай ему спуску! — закричали Абрии с разных сторон.
Тот переменил ногу и ответил Годердзи тоже стихами:
— Э-ге-ге-гей! Настигают тебя, дедушка Годердзи, держись!
Годердзи услышал рядом свист чужого серпа и распалился еще больше.
— О-хо-хо-хо! Ну язык, остер как серп! Давай жми, не топчись на месте! А ну сторонись, старичина, смотри, серпом ноги тебе подрежу! — шагал, поспешал, гудел, наступая на соперника, безбородый Гогия.
Все больше и больше разгорались, разъярялись жнецы, и все вокруг кипело, бурлило, сверкало и ухало.
Платки на разгоряченных лбах намокли, пот просачивался сквозь ситец, стекал струйками по лицам, капал жаркими каплями на жаркую землю.
Взмокшие рубахи липли к телу, облегали горячие, влажные спины.
Пот стекал ручьем между лопатками и скапливался озерцом пониже, над поясом.
На каждом серпе горело по солнцу — и отблеск этот при каждом взмахе то гас, то вспыхивал, так что глаз не мог уследить за игрой света и тени на опаленных зноем лицах.
А нива шелестела, вздыхала, стонала и, клонясь долу, покорно ложилась под серпом.
Все ускорялось медвежье топотанье, мерный перескок жнецов. Под ногами их, раздавленные, втоптанные в землю, валялись репняк и куколь, откинув отсеченные кустистые головы, испускала дух дикая морковь, окруженная желтыми обрезанными стеблями жнивья, словно покойник — плакальщиками.
С отрывистым треском лопались в жнивье сухие стручки мышиного горошка и стреляли черными, твердыми, как дробь, бобами в лицо идущим следом за жнецами сноповязам.
Шли вперед, прокладывая полосу в ниве, жнецы, радовали им душу высокие налитые колосья, щедрый урожай.
— Ну хлеб! Точно на заброшенной дороге вырос! — дивился Саба и, суетясь, спешил срезать пук- другой, потому что шагавшие рядом по обе стороны Абрия и Автандил, пока старик успевал взмахнуть серпом, обжинали заодно со своими и его полосу.
— Хе-ек — хек! — выкликал, нагибаясь, безбородый.
Автандил откликался с другого края:
— Хо-ок — хок!
И голоса жнецов сливались в общем клике:
— Хек!
— Хок!
— Хек!
— Хок!
— Хо-хо-хо, та-та-та-та! Держись, Автандил, держись! Я уже подступаю! — гаркнул опять Абрия и чуть было на самом деле не полоснул серпом по ногам бедного Сабу.
— Ну где же ты до сих пор, подходи же, — дал свое соизволение Автандил.
— Иду, иду.
— Ну где ж ты?
— А вот!
— Ну-ка!
— Да вот же!
— Э-ге-ге-гей! Та-та-та-та! Вот какие мы молодцы, ребята! Глядите, дивитесь — что мы сделали! Вот молодцы!
вспомнил-опять-таки старый Саба.
— А вот и я! — объявил Абрия, догнав наконец Годердзи.
