приходилось не меньше отвратительных, запахов, дыма и шума, чем на долю обитателей лагеря. Не говоря уже о внешнем виде, и по внутреннему своему устройству разделённый на клетушки дом для персонала, добрая половина которого имела семьи, вполне заслуживал названия «обезьянник». Заводской дом, занимавший площадь в 413 квадратных метров, был сейсмостойким и огнестойким сооружением из бетонных плит. Внешне дом этот даже чем-то походил на санаторий. Рядом с ним жилище лагерных служащих казалось грязным бараком в шахтёрском посёлке.
Куросима подумал, с какой радостью он и сам бы хлопнул дверью этого барака, где он занимал холостяцкую комнатушку, и крикнул бы: «Снесите к чёрту этот обезьянник!» Заключённые жаловались, что дождь, попадая в щели бетонной крыши, стекает по стенам, ну, а барак Куросимы в тайфун того и гляди вообще развалится.
— Дело в том, дорогой мой, — как ни в чём не бывало продолжал начальник отделения, — что их нужно успокоить. Прежде всего — спокойствие. Конечно, наше правительство не приглашало их к себе в гости. И у нас здесь не резиденция для, приёма иностранных гостей. Тем не менее, это и не тюрьма. Мы административный орган, имеющий своей целью нормальными средствами помогать осуществлению контроля за въездом иностранцев в нашу страну. Или, как деликатно выражается начальник лагеря, мы своего рода вокзал, где иностранцы ожидают отплытия пароходов. Точнее, принадлежащая государству третьеразрядная гостиница при таком вокзале. Мы административные чиновники и в то же время обслуживающий персонал… Поэтому слоёные условия жизни здесь — это немалая наша забота. Мы уже вступили в переговоры с заводом. Исследуется вопрос об усовершенствовании защитного оборудования: газоуловителей и т. п. Но дело упирается в ограниченный бюджет. Так или иначе, с маху ничего не делается. Всюду осложнения. Теперь, скажи на милость, кто же, если он себе не враг, добровольно согласится на то, чтобы в газете написали о беспорядке и его доме? — Наконец-то Итинари вернулся к главному вопросу.
«Вон куда ты гнёшь», — подумал Куросима, но вслух сказал:
— Да, если так рассуждать…
— Это касается и дела Фукуо Омуры, — продолжал начальник отделения. — Я не только опасаюсь, что газеты пронюхают о недовольстве в лагере. С этим бы ещё можно смириться. Но если мы объявим в газете, что у нас находится человек без подданства и неизвестно, кто он и откуда, а потом выяснится, что это японский переселенец во втором или третьем поколении и гражданин Америки, — что тогда? Тогда получится, что мы оскорбили в печати американского гражданина! И начнётся: как у нас в стране отнеслись к этому Омуре и прочее, прочее… Уж лучше помалкивать.
— Господин начальник! Да ведь это разные вещи! Воспользоваться средствами массовой информации, чтобы установить личность человека, нелегально проникшего в страну, вовсе не значит расписаться в своей несостоятельности.
Куросима неприязненно глянул на начальника отделения. А тот, отводя взгляд в сторону, потирал подлокотники вращающегося кресла.
— Господин начальник! — повторил Куросима. — Ведь это действенная мера! Неужели вы считаете её неподходящей?
— Действенная или нет — это ещё надо проверить…
— Я уверен в успехе! Прошу вас, согласитесь!
Куросима вытянулся и склонил голову.
— Ладно, — словно идя ва-банк, вздохнул Итинари, — если уж ты так уверен, попробуем. Завтра у нас будет начальник отдела из газеты «Дайтокё» Поговорю с ним и об этом.
ТРИ ПОСЕТИТЕЛЯ
1
Заметка о Фукуо Омуре, напечатанная в вечернем выпуске газеты «Дайтокё», вызвала неожиданно быстрый отклик на следующее же утро. Когда из бюро пропусков позвонили, что к Омуре явился посетитель, Куросима ушам своим не поверил. Зайдя в бюро, он удивился ещё больше. Перед ним стояла молоденькая женщина.
— Это вы хотите повидаться с Фукуо Омурой? — спросил он её.
— Да, — натянуто улыбнулась женщина.
Она не была красавицей, но у неё были большие глаза, красиво очерченные губы, миловидное и умное лицо.
В шёлковом платье, тонкая и изящная, она вместе с тем выглядела здоровой и крепкой.
— Хм… А какое отношение вы имеете к Омуре?
— Пока я его не увижу, не могу сказать.
Женщина испытующе смотрела на Куросиму. Она была в новеньких туфлях на высоких каблуках, и чувствовалось что ей стоит известных усилий держаться прямо и свободно.
— Пока не увидите? — удивлённо переспросил Куросима.
— Да, пока не увижу. И фотография в газете не очень ясная, да и вообще я не уверена, что узнаю его. Моего старшего брата звали Кадзуо Омура. Я не видела его с тех пор, как поступила в начальную школу. Мать, последняя из родных, в прошлом году умерла. Подробностей я не знаю, знаю только, что по официальному извещению брат при отводе наших войск из Бирмы погиб в бою. Он был рядовым солдатом, пехотинцем. Однако прах его нам не прислали… Потом один его старый фронтовой товарищ сообщил нам, что он якобы бежал в Таиланд и, возможно, жив. Поэтому, когда я прочитала заметку в газете, я и подумала, а вдруг он…
— Печально, — отозвался Куросима, — но, к сожалению, находящийся у нас Фукуо Омура ни слова не говорит по-японски.
— Находясь долгое время среди чужеземцев, он, возможно, просто забыл родной язык, — улыбнулась женщина, словно ожидала этого вопроса.
— Да, но он говорит только по-китайски.
— Только по-китайски? — Тень озабоченности легла на лицо женщины.
Куросима посочувствовал ей: в газете указывалось только, что он не говорит по-японски, а на каком языке говорит, сказано не было. Женщина быстро справилась с замешательством и сказала:
— Но ведь до бирманского фронта брат долгое время находился на передовой в Северном Китае. Кроме того, кажется, и в Таиланде много китайцев. Может, он жил там среди китайских иммигрантов…
«В самом деле», — подумал Куросима, отступая перед настойчивостью женщины. Ему даже показалось, что её убедительные доводы приближают его к разгадке тайны.
— Пожалуй, ваше предположение не лишено оснований. Правда, ведь он говорит не только по- китайски, иногда он произносит слова, как будто похожие на бирманские.
— Ну так как, можно мне с ним повидаться? — спросила женщина и испытующе, с оттенком укоризны взглянула на Куросиму.
— Конечно, пожалуйста.
Куросима дал Фусако Омура заполнил, листок для посетителей, проводил её в приёмную и тут же отправился в первый корпус за Фукуо.
Когда он, стуча каблуками, поднимался на второй этаж первого корпуса, его вдруг охватило сомнение. Сможет ли сестра, разлучённая с братом, когда она только что начала ходить в школу, узнать его через столько лет? Независимо от того, сестра она ему или нет, любопытно поглядеть, как поведёт себя этот тюлень Омура, которого никак не раскусишь, — то ли он действительно идиот, то ли так ловко ломает комедию. Если он и в самом деле её брат, то тогда ему должно быть не меньше сорока, а он скорее похож на молодого увальня из какого-нибудь богом забытого края.
