от того, что вижу.
Странная фраза зацепила Хохлова. Он никогда не расспрашивал мальчика, что или как он делает, элементарно боялся. По правилам минного поля.
— А что ты чувствуешь, когда?.. — решился Вадим Евгеньевич.
Чик прошелся по комнате колесом:
— Раньше! Я! Пугался! Потому что! Слишком! Мало! Знал!
Встал, подошел к столу, и легкими и точными движениями вытянул три палочки по пятнадцать очков. Потом тронул верх кучи, передавая ход Хохлову.
— А теперь мне становится легче узнать главное среди второстепенного. Может быть, через несколько лет я смогу вам писать инструкции в текстовом файле! — Чик радостно захохотал.
Вадиму Евгеньевичу стало неуютно. Он потянул на себя шпажку, и вызвал настоящий обвал. Чик издал победный вопль.
— Когда придет мама, я похвастаюсь ей, что разгромил кандидата в президенты!
— А ты сам понимаешь, что видишь?
Мальчик вдруг замер, глядя на оставшиеся в игре палочки.
— Мне и не надо понимать, — сказал он, не поднимая глаз. — Вы, взрослые, слишком связываете задачу, действие и результат. А это никому не нужно. Поэтому я ничего не понимаю. А просто вижу. И делаю…
Внезапно он схватил верхнюю шпажку и подбросил ее вверх с криком:
— Вихрь!
Низкие тучи нависли над Москвой фиолетовыми бурдюками. На севере вспыхивали молнии, демонстрируя, что в современном климате грозы бывают и в марте.
— А дядя Вадя скоро приедет?
Чик за своим любимым столиком выкладывал из палочек зигзаги и спирали. В углу с плазменной панели тихо бубнил диктор Би-Би-Си.
Бардяев едва сдержал рвущуюся наружу неприязнь.
— Должен прилететь через три дня. Но вряд ли сразу приедет. Ты же знаешь, в воскресенье у него важное событие.
— Сегодня только понедельник. И потом, его шансы все равно исчезающе малы.
Бардяев напрягся. За последние месяцы он так привык к благоволящей шефу планиде, что начал всерьез рассчитывать на этого маленького мерзавца.
— Почему ты так думаешь?
— Телевизора насмотрелся, — нагло ответил мальчишка. Чингиз взаимно не любил Бардяева и в последнее время особенно этого не скрывал.
— Слушай меня, Чингисхан! — Алексей навис над столом, опираясь на сжатые кулаки. — Я предполагаю, что ты обо мне думаешь и как ко мне относишься. Но Вадиму Евгеньевичу я хочу добра, как и ты. Я знаю его почти сорок лет. И он давно рассказал мне, в какие игры вы играете.
— Он не мог… — Чингиз инстинктивно отодвинулся от стола. — Зачем?
— Затем, что я — его друг. И ты — его друг. И если ты знаешь, что еще можно сделать для его победы, и молчишь, то это не самый дружеский поступок.
Чингиз едва не заплакал от несправедливости обвинений.
— Вы думаете, у вас тут Хоттабыч завелся? Джинн Трах-Тибидох? Волшебник Изумрудного города? Я иногда, изредка, случайно вижу… Да что вам говорить, вы такой же, как моя мама! «Выпей таблеточку и успокойся!» Спуститесь этажом ниже, вырубите свет, чтобы погасли все экраны, чтобы нельзя было прочесть ни строчки, и спросите своих аналитиков: «Верной дорогой идем?» Много они расскажут? Я хочу подсказать дяде Ваде, что делать, а он связал мне руки! «Нельзя, мальчик, будет головка бо-бо!» Алексей Викторович, помогите, а не издевайтесь!
Бардяев опешил. Но мальчишка впервые за четыре года говорил дело, а не занимался чревовещанием.
— Так что тебе нужно, юное дарование?
На Бардяева взглянули прозрачные как вода глаза:
— Информация.
За четыре дня до выборов небывалый магнитный вихрь вывел из строя около трех десятков спутников. Пошатнулись незыблемые основы общества: телефон, телевидение и предсказание погоды.
Вся восточная часть России на несколько дней осталась без Хрюши и Степашки — главные государственные каналы уже несколько лет транслировались только через космос. Забили тревогу аэропорты Дальнего Севера — приходилось переходить на работу по старинке.
Хохлов, как и многие тысячи путешественников, застрял там, где его застал вихрь. Залы ожидания аэропортов походили на лагеря беженцев. Беспросветная пурга мела от Архангельска до Чукотки.
Но были у этой форс-мажорной ситуации и положительные стороны. Будучи «кандидатом номер два», Вадим Евгеньевич в регионах опирался в основном на местные телерадиокомпании, его оппонент — на ОРТ и РТР. Избирательный штаб Хохлова не преминул воспользоваться появившимся преимуществом, и влил в ненавязчивый пиар своего кандидата последние оставшиеся деньги.
Из Домодедово Хохлов проехал прямо на свой избирательный участок. Без пяти восемь под вспышки камер опустил в урну бюллетень, бросил репортерам несколько скупых слов, и поспешил в Башню. Улицы были завалены сугробами, никакие проблесковые маячки и ревуны не спасали от пробок. Точнее, от одной большой пробки.
Самое высокое здание квартала Москва-Сити утыкалось шпилем в небеса. Сотни окон горели там и тут, и только почти на самом верху сияло вкруговую яркое колечко сто девятого и сто десятого этажей.
У входа тоже было не продохнуть от репортеров. Чуть в стороне мигала красно-синим реанимационная машина.
Повинуясь интуиции, Вадим Евгеньевич сразу поднялся на сто десятый. Двери лифта еще не открылись, а он уже услышал резкие голоса. «Камфора!» — «Разряд!» — «Еще разряд!»
Он вбежал в главный зал. Врачи и санитары сгрудились в углу, только один здоровяк в белом колпаке устремился Хохлову наперерез. Но Вадим Евгеньевич смотрел в другую сторону. С дрожью и ужасом он переводил взгляд с одного на другой телевизионный экран. Как на концертах, панели были собраны в стык. Шесть в высоту и десять в длину. И на каждом шла своя передача. Мелькали изображения, лица, логотипы, бегущие строки.
— Что это? — заорал Хохлов. — Что это такое, я вас всех спрашиваю!
Крепкие руки охватили его поперек туловища.
— Выйдите! — рявкнул санитар, уверенно отпихивая Вадима Евгеньевича назад к лифту. — Сюда нельзя посторонним. Сейчас нельзя.
На сто девятом этаже царил хаос. Столы лишь угадывались под стопками листовок, коробками из-под пиццы, сваленной верхней одеждой. Все дружно игнорировали запрет на курение, и сизые дымовые завитушки то тут, то там всплывали к потолку. Только что поступила новая подборка информации. Аналитики в азарте лупили по клавишам. И без них Вадим Евгеньевич уже мог сказать, что все состоялось.
Дальний Восток, Сибирь, Урал, Поволжье, Кавказ, Нечерноземье — везде кандидат Хохлов шел почти с двадцатипроцентным отрывом от конкурента. Досчитывались Москва и Питер, здесь тоже все проистекало как надо. При таком преимуществе более точные подсчеты, на которые уйдет еще пара дней, картины принципиально не изменят.
Кто-то принес серпантин и хлопушки. Золотые ленты перечеркнули пространство, серебряный снег заискрился на клавиатурах, распечатках, в пепельницах и полупустых стаканчиках. В соседней комнате хлопнуло шампанское. Общее напряжение сменялось предвкушением праздника.
— Уже не догнать! — повторяла Серафима, тыкая и тыкая острым кулачком в кожаную спинку стоящего перед ней кресла. — Не догнать, не…
