этим подвергался. Еще до того, как он был вызван к петербургскому военному генерал-губернатору, вокруг его имени распространилась гнусная сплетня о том, что будто бы за свои вольнолюбивые стихи он был подвергнут телесному наказанию в тайной полиции. Об этом, например, сделал запись в своем дневнике кишиневский знакомый Пушкина молодой офицер Ф. Н. Лугинин. «Он (Пушкин. –
«Необдуманные речи, сатирические стихи обратили на меня внимание в обществе, распространились сплетни, будто я был отведен в тайную полицию и высечен.
До меня позже всех дошли эти сплетни, сделавшиеся общим достоянием, я почувствовал себя опозоренным в общественном мнении, я впал в отчаяние, дрался на дуэли – мне было 20 лет в 1820, – я размышлял, не следует ли мне покончить с собой или убить В.» (предполагается «Ваше Величество». –
«Возмутительные» стихи дошли все же позже до тайной полиции и, как уже отмечалось, стали известны царю. Официальным следствием этого было «перемещение» поэта по службе из столичного Петербурга в провинциальный Екатеринослав. Так, в «препроводительном» документе, официально врученном Пушкину, сообщалось:
«По указу Его Величества государь император Александр Павлович и прочая, и прочая, и прочая. Показатель сего, Ведомства государственной коллегии иностранных дел коллежский секретарь Александр Пушкин отправлен по надобности службы к главному попечителю колонистов южного края г. генерал- лейтенанту Инзову; посему для свободного проезда сей пашпорт из оной коллегии дан ему.
В Санкт-Петербурге майи 5-го дня 1820-го года».[25]
Неофициальным последствием «перемещения» по службе явилось установление негласного надзора полиции за фактически сосланным. Кстати говоря, сам поэт всегда называл себя юридически точно – ссыльным. Особенно ясно это видно из его переписки с друзьями и знакомыми. Так, в 1823 году один из его знакомых – А. Г. Родзянко опубликовал направленную против поэта сатиру, в которой иронически отзывался о его политическом фрондерстве:
В своем письме от 13 июня 1823 г. А. А. Бестужеву, не веря в авторство Родзянко, Пушкин пишет: «Донос на человека сосланного есть последняя степень бешенства и подлости…» (10, 62). В письме от 22 мая 1824 г. А. И. Казначееву – правителю одесской канцелярии Воронцова он называет получаемые им ежегодно 700 рублей не «как жалованье чиновника, но как паек ссылочного невольника» (10, 87). В письме к брату – Л. С. Пушкину, датируемом январем – февралем 1824 г., – он, сетуя на то, что ему отказывают в отпуске, в качестве варианта своего возможного поведения называет и такой: «…не то взять тихонько трость и шляпу и поехать посмотреть на Константинополь» (10, 80). Не мог же поэт считать себя вечно сосланным, поэтому побег за границу был для него вполне мотивированным.
Надзор в Кишиневе
Пушкин был направлен на службу в так называемый Попечительный комитет о колонистах Южной России, принадлежащий к ведомству иностранных дел и находившийся в Екатеринославе. Возглавлял этот комитет, как уже отмечалось, И. М. Инзов, герой Отечественной войны 1812 года, благожелательно относившийся к сосланному поэту. Одной из причин этого было также доброе отношение к поэту со стороны И. А. Каподистрии, который в это время возглавлял (вместе с К. В. Нессельроде) Коллегию иностранных дел[27] и был непосредственным начальником Инзова. В официальной депеше от 5 мая 1820 г. о прикомандировании Пушкина к канцелярии Инзова (завизированной императором), подкупающей современного читателя искренней заботой о юном поэте, а также высокой оценкой его как поэта и человека, Каподистрия дает ему следующую характеристику:
«Исполненный гордости в продолжение всего своего детства, молодой Пушкин оставил родительский дом, не испытывая сожаления. Лишенный сыновней привязанности, он мог иметь лишь одно чувство – страстное желание независимости. Этот ученик уже рано проявил гениальность необыкновенную…
Нет той крайности, в которую бы не впадал этот несчастный молодой человек, – как нет и того совершенства, которого не мог бы он достигнуть высоким превосходством своих дарований.
…Он будет прикомандирован к вашей особе, генерал, и будет заниматься в вашей канцелярии как сверхштатный. Судьба его будет зависеть от успехов ваших добрых советов.
Соблаговолите же дать ему их…»[28]
Первое впечатление Инзова от личного знакомства с поэтом также свидетельствует о значительном запасе доброты в характере боевого генерала и о самых положительных намерениях его по отношению к сосланному поэту. В ответе Каподистрии он, в частности, писал:
«С г. Пушкиным я не успел еще короче познакомиться. Но замечаю, однако ж, что не испорченность сердца, но по молодости не обузданная нравственностью пылкость ума была причиною его погрешностей. Я постараюсь, чтобы советы мои не были бесплодны, и буду держать его более на глазах».[29] Справедливости ради следует сказать, что Инзов полюбил вверенного его попечительству молодого чиновника и вовсе не надоедал ему ни своим надзором за ним, ни своими поучениями.
Прожил Пушкин в Екатеринославе всего две недели. Выкупавшись в Днепре, он тяжело заболел. Во время болезни его нашел проезжавший с семьей в Крым через Екатеринослав генерал H. Н. Раевский, герой Отечественной войны 1812 года. Он уговорил Инзова отпустить с ним больного поэта. С Раевскими Пушкин побывал на Кавказе и в Крыму и вернулся уже не в Екатеринослав, а в Кишинев. Дело в том, что за это время Инзов стал исполнять обязанности наместника Бессарабии и перевел в Кишинев и Попечительный комитет. В Кишиневе Пушкин прожил около трех лет – с конца сентября 1820-го до весны 1823 года, нередко отлучаясь то в Киев, то в Каменку, то в Одессу. В Кишиневе Пушкин тесно общается с активными членами тайного Южного общества – генералом М. Ф. Орловым, поэтом В. Ф. Раевским, К. А. Охотниковым, знакомится с Пестелем. Пушкин, случайно узнав о предстоящем аресте Раевского, сумел предупредить его, и тот успел сжечь наиболее компрометирующие его бумаги. В мае 1821 года Пушкин вступил в кишиневскую масонскую ложу «Овидий № 25», возглавлявшуюся членом Южного тайного общества П. С. Пущиным.
Тайная полиция внимательно следила за поднадзорным поэтом. Так, один из секретных агентов сообщал в своем донесении в 1821 году: «Пушкин ругает публично и даже в казенных домах не только военное начальство, но даже и правительство».[30] Но и ругаемое им правительство не забывало о сосланном поэте. Князь П. М. Волконский, начальник Главного штаба военного министерства, в специальном секретном письме от 19 ноября 1821 г. напоминал Инзову о его обязанности следить за поднадзорным:
«До сведения Его Императорского Величества дошло, что в Бессарабии уже открыты или учреждаются масонские ложи под управлением в Измаиле генерал-майора Тучкова,[31] а в Кишиневе некоего князя Суццо,[32] из Молдавии прибывшего: при первом должен находиться также иностранец Элиа де Фра, а при втором – Пушкин, состоящий при Вашем превосходительстве и за поведением коего поручено было вам иметь строжайшее наблюдение…
Касательно г-на Пушкина также донести Его Императорскому Величеству, в чем состоят и состояли его занятия со времени определения его к вам, как он вел себя, и почему не обратили Вы внимания на занятия его по масонским ложам? Повторяем вновь Вашему превосходительству иметь за поведением и деяниями его самый ближайший и строгий надзор…
В заключение прошу Ваше превосходительство подробно о сем донести секретно и с подписью собственной руки для доклада Его Императорскому Величеству…»[33]
Как видно, добрейший служака-генерал вызвал неудовольствие и у царя, и у начальника Главного штаба недооценкой своих полицейских в отношении поэта обязанностей и, выражаясь по-современному, «схлопотал» выговор. Все это свидетельствует о том, что и Александр I, и его окружение смотрели на
