Балласт издал нечленораздельный звук, когда Карлсон перевалил его в лодку. Откуда же ты тут такой взялся? Очень хотелось поразмышлять над этим, но здравый смысл подсказывал, что медлить не стоит — вряд ли этот гость окажется единственным.
На настиле рядом с лодкой Карслон нашёл непромокаемый водолазный мешок и рацию натовского образца. Рацию хотел утопить сразу, но потом решил, что в ближайшие минуты она может оказаться полезной.
Выполнив сложный пируэт вокруг своей заякоренной руки, Карлсон уселся на переднюю банку и вставил ключ в замок зажигания. Слава надёжной европейской технике, холодный мотор завёлся с полуоборота.
— Холибэйкер! Джереми, ответь! — ожила рация.
— Приятно познакомиться, — сказал Карлсон, прибавил газу, и, с грохотом отшвырнув в сторону непослушную створку, бросил лодку вперёд.
Оставлять правую руку и всё к ней привязанное вне поля зрения не хотелось. Едва выйдя за край лодочных мостков, Карлсон привстал и рывком подтянул неподвижное тело гостя к себе. По отсутствию ответной реакции стало понятно, что тот в отключке.
Карлсон разместился почти с комфортом. С берега за лодкой никто не следил, и это было непонятно. Лодка раскачалась, поймав не в такт несколько коротких волн, но на большей скорости выровнялась и пошла ровно и уверенно. Появилась минутка, чтобы осмыслить происходящее.
Шесть лет назад Олаф Карлсон шагнул на сцену в круг беспощадного света — из ниоткуда, из-под сумрачного покрова джунглей давно не существующей Южной Родезии. Юноша, выросший на ледяном северном берегу Ботнического залива, навсегда исчез в запредельном тропическом далеке, а назад вернулся многое повидавший мужчина. Сразу и не узнать. Лишения и страдания очень меняют людей.
Горного инженера Карла Карлсона, уехавшего вместе с семьёй в начале семидесятых искать платину и кобальт для Яна Смита, не забыли на рудной кафедре Технологического университета в Лулео. О гибели профессора и его супруги во время беспорядков в Хараре писали все газеты и журналы. «Шведский Ливингстон ушёл вслед за Южной Родезией». Май восьмидесятого. Случилось всё, конечно, не в Хараре, а в глухой глуши среди полноводных притоков Лунди, где-то между Масвинго и Мутаре. Но для среднестатистического читателя даже новомодное слово «Зимбабве» переводилось как «глушь», и вряд ли кто-то слишком погружался в детали.
Главное — о чудо! — хотя бы сын остался жив! Двадцатипятилетний Олаф не сбежал в полярные снега детства, а продолжил дело отца, как и подобает настоящему упёртому шведу. И ещё шесть лет рыл, копал, долбил, сверлил африканские скалы, или что там полагается делать этим сумасшедшим геологам.
Но всё-таки вернулся — на смену апартеиду пришло что-то новое, маятник качнулся в противоположную сторону, и в Зимбабве восемьдесят шестого уже никто особо не разбирал, где англичанин, а где швед. Белый! Диагноз и приговор.
Вернувшись под сень трёх корон[5], молодой Карслон не стал щеголять своим буссенаровским прошлым или опираться на имя уважаемого родителя. Из вежливости посетив коллег Карла по кафедре, — как изменился мальчик! Как возмужал! А что вы хотите — Африка! — он обосновался в стокгольмском предместье и занялся чем-то случайным, но приносящим какой-никакой доход.
Копировальные машины покоряли офисный мир, изменяли принципы делопроизводства, из модного изыска превращались в очевидно необходимый атрибут любой конторы. Громоздкие машины завоёвывали жизненное пространство в юридических бюро и торговых фирмах, инженерных центрах и правительственных учреждениях.
Упорство, удивительное везение и неплохое наследство, вывезенное-таки из бушующего Зимбабве, перемножились и дали впечатляющий результат. Не прошло и двух лет, как удачливый молодой человек — да-да! сын того самого Карлсона! — уже числился в поставщиках министерства обороны, королевского двора, секретной полиции и ряда других серьёзных структур.
Множительная техника — не предмет разовой продажи. Тут и замена комплектующих, и поставка бумаги, и постоянное обслуживание, и гарантийные обязательства. Он не был задавакой, этот Олаф Карлсон, и от «полевой» работы не прятался. Бывший геолог рьяно взялся за дело, посвящал себя работе целиком, лишних сотрудников не держал, стараясь обходиться необходимым минимумом: бессменный кладовщик, энергичный менеджер по закупкам, приходящий бухгалтер и трое толковых электронщиков — вот и весь штат. Карлсона часто можно было видеть и в коридорах Розенбада [6], и на военно-морских базах в Висбю и Карлскруне, и у неприветливого здания на Полхемсгатан, 30[7].
И шли, шли, шли в Центр сообщения от Северянина, лучшего нелегала ГРУ в Скандинавии. Отгремели первые раскаты грома над большой страной — Сумгаит, Тбилиси, Вильнюс. Москва. Отправились в забвение живые мертвецы из Политбюро, развернулись на сто восемьдесят градусов приоритеты, закрутилась непонятная новая жизнь — но эти изменения пока никак не касались разведки. Ведь кто бы ни оказался у руля государства и у рычагов армии, ему всё равно потребуется своевременная и достоверная информация.
Введение Северянина на место погибшего в Африке Олафа Карлсона заняло больше пяти лет. Обустройство в Швеции — почти столько же. Тонкая работа не любит нетерпеливых, и долог путь от посева до урожая. Но Северянину удалось приблизиться одновременно к такому количеству источников, что все тяготы подготовительного периода окупились сторицей.
Однако и в самой стройной системе может возникнуть сбой. Возникнуть случайно — или появиться по чьей-то воле. Так что появление чужака в лодочном сарае стало для Северянина неожиданностью куда более неприятной, чем факс, полученный полутора часами раньше на домашний аппарат.
Пустой лист, как будто прервался коннект, и только строчка отбивки вверху страницы. Сам факт звонка с этого номера уже означал катастрофу, дополнительного текста не требовалось. Немедленная эвакуация.
Карлсон нечасто использовал Опоссума — слишком тяжело давался каждый лишний контакт. Да и профессиональные навыки атрофируются, если хвататься за артефакт по пустякам. Но сейчас был другой случай.
Скомканное послание полетело в мусорную корзину. Сжав в руке холодящую фигурку Опоссума, Карлсон подошёл к окну и слегка раздёрнул шторы. Будто три хамелеона облизнули ему лицо холодными мокрыми языками. Один из припаркованной на углу машины, один из дома напротив. Да, а вот и третий — молодая мама выгуливает младенца перед сном, покачивает высокую коляску. Ничего, симпатичная. И работает хорошо — едва увидела Карлсона, сразу отвела взгляд. Не то, что лопух из машины: так пялится, что дыру протрёт!
Карлсон мечтательно посмотрел на макушки деревьев, лениво потянулся, начал расстёгивать рубашку, шагнул назад, снова отгородился шторами от внешнего мира. Пора в дорогу.
«Командировочная» сумка с мелочами и не разбиралась — только снять с антресолей. Крепкая, просторная и тёплая одежда. Удобные башмаки.
Он вышел из дома через парадный вход, так было проще: трое — это не особо серьёзно, а со стороны задней двери, ведущей к гаражу, любознательных прохожих могло оказаться куда больше.
Опоссум придавал уверенности в себе, да, в общем-то, и наглости. Вместо того чтобы кратчайшим путём выбираться из города, Карлсон навестил Астрид. Она ждала его к ужину, и просто исчезнуть он не решился. Сентиментальный слабовольный дурак! И трус — поэтому сделал только хуже.
Весь воздух в квартале наэлектризовался от назревающих событий. Пока Карлсон сидел за столом перед нетронутым рагу, за окном проезжали одна за другой неправильные, нездешние машины, искрясь нетерпением пассажиров.
Так и не решившись на прощание, только слегка помучив и Астрид и себя, он вышел на улицу. Пусто. Никто не выглядывает в ночи одинокого путника.
Старая жизнь закончилась, начиналась новая — где придётся вдвое больше просчитывать и вдесятеро чаще импровизировать. И для начала нужно было спокойно уйти.
Карлсон предполагал, что Опоссум силён бесконечно — но совсем не был уверен в себе. Свинцовая тяжесть разлилась по лбу и вискам, распирала переносицу, давила на глаза. Крошечное млекопитающее
