– Ничего я ей не позволял. Она взрослая. Сделала то, что считала нужным. Уж больно ты суров, дружище. Оставь ее. Дай ей повзрослеть. У нее своя скорбь.
Он фыркнул.
– Не скорбит она по Сантьяго.
– Тебе-то почем знать?
Было уже за полночь. Я огляделся. У задней двери стоял саквояж.
– И вообще, какого черта ты здесь делаешь? Уезжаешь? Ты ведь знал, что уедешь сам. когда выходил из дома, еще до того, как узнал, что Вэл уехала.
– Я тебе еще на прошлой неделе сказал, что уезжаю, – заметил он.
– И куда же?
Он поднял бутылку скотча, словно предлагая мне, начал говорить, но осекся, прислушавшись к чему-то или кому-то на улице.
– Валентина устала от него. Она говорила, что Сантьяго кадрится к ней, волочится за ней. Он клеился к ней, чтобы докопаться до меня. Это меня он хотел. Ей нравилось танцевать с ним, вот и все, так она сказала.
– Думаешь, их отношения ограничивались танцами? Не будь наивным. – Я присел на сломанный офисный стул. Я был измотан.
– Как ни крути, – произнес он по-английски, – вышел гнилой оборот. Как ни крути. Тебе надо было остаться с ней, Артем. Я же попросил тебя, как друга.
– Прости.
– Сантьяго не ее хотел. Он меня хотел. Ее он использовал. Сантьяго был мразью и заслужил свое, он был пьянь и наркоман, к тому же бил ее. Я видел синяк. Ты видел, нет? Нет? Она тебе не показывала? Ей было стыдно.
– А тебе показывала.
– Я как-то зашел к ней в комнату. И увидел у нее на руке.
– Это могло быть что угодно, – сказал я.
– Он не хотел ее, он хотел меня.
– А чего он хотел от тебя?
– Знаешь, ты мог бы все это предотвратить. Надо было тебе съездить, когда Сид в первый раз позвонил. – Тон его был холоден. Он плеснул еще виски и снова протянул бутылку мне. Я отказался.
– Глотни.
Толя налил скотча в другую кружку, и я пригубил. У виски был вкус несвежего кофе.
– Надо бы перекусить. – Я понимал, что звучит это по-идиотски, но мне нужно было, чтобы он говорил со мной. Я хотел разрядить напряженность между нами.
Он выпил.
– Считаешь, я предал тебя?
– Да, – сказал он.
– Прости.
– Да тебе-то что, Артем? Валяй, спрашивай, что хотел.
– Ты убил Джека Сантьяго?
– Это был несчастный случай.
– Ладно.
– Ты мне веришь?
– Да.
– Спасибо, – сказал Толя.
Пошарив в ящике стола, он извлек оттуда конверты, судя по всему, с деньгами, и рассовал их по карманам брюк.
На глаза ему попалась собственная фотография, которую он в ту пятницу швырнул в мусорное ведро. Сейчас он подобрал ее, бережно удалил разбитую рамку и посмотрел на снимок, на себя в московской рок- н-ролльной молодости, тощего долговязого юнца, оскорблявшего чиновничьи уши своим бунтарским роком из гаражей и подвалов.
– К тому времени меня уже не было в Москве, – сказал я. – О подпольном роке во времена моего детства я знал лишь по слухам. Я был слишком робок. У нас в доме все были пуганые. Никогда не был храбрецом, веришь?
Толя улыбнулся, перегнулся через стол и положил свою лапу, размером с окорок, на мою руку.
– Смелость – это вздор, понимаешь? Храбрец – мертвец. Герои – лицемеры, – заявил он, снова глянул на фотографию и бросил ее на стол. – Больше у меня нет прошлого. Я слишком долго прожил в этой стране, Артем.
Он усердно напивался и все поглядывал в окно, словно чего-то боялся.
– Думаешь, Джек Сантьяго убил Сидни Маккея?
– Может быть. А может, нет. Один черт. Родня говорит, что смерть Маккея была случайной. Так проще. Так лучше для недвижимости. Значит, все хорошо, верно? – Толин гнев утих. Теперь, впервые на моей памяти, его умоляющая бульдожья физиономия внушала жалость. Он перешел на смесь русского и английского, на сей раз не затем, чтобы подразнить меня, а потому, что слишком устал, чтобы нормально говорить на одном языке.
– Значит, все путем. Моя дочь едет в Россию, сидеть с больными людьми, Сид Маккей, который был хорошим человеком, мертв. Тот другой, его брат, или кто он там, тоже мертв.
– А с тобой как, Толь?
– А что со мной?
– Что будешь делать?
– Не знаю. – Он поглядел на часы. – От тебя зависит.
– Ред-Хук больше тебя не манит? Больше не хочешь скупать дома?
– Нет, – сказал он. – Я мечтал жить здесь, больше не мечтаю. Это была фантазия. Сказка. Я думал что должен выбиться в олигархи. Хотел урвать кусок Нью-Йорка. Но мне никогда не владеть Нью-Йорком. Пустые грезы, да и не хочется уже. Уехать хочется.
– Куда ты поедешь? Ты сказал, в России для тебя опасно. Там сажают буржуев, тех, кто отказывается плясать под одну дудку. Ты говорил, что если смухлевал с недвижимостью – или мафия убьет, или власти упекут.
– Может, отправлюсь в долгий отпуск. В какой-нибудь райский уголок. Может, приглашу Лили с ребенком, позабочусь о них.
– Хорошо, – сказал я, заревновав. – Давай. Я протянул руку и взял фотографию Толи.
С улицы донеслось громыхание грузовика. В столь поздний час Ред-Хук замирал, но сейчас какой-то грузовик медленно подполз к дому и остановился. Мы ждали.
Парадная дверь заперта и забрана жалюзи, но разбить окно ничего не стоит, подумалось мне.
– Где твоя тачка? – спросил я.
– Оставил в городе. Приехал на такси, – ответил он.
Я достал из кармана ключи.
– Я отвезу тебя. Моя машина на парковке за домом. – Я помахал фотографией. – Можно, возьму на память?
Когда на улице стихло, я выглянул наружу. Никого. Я медленно отпер дверь и потащил Толю за собой.
– В машину, – скомандовал я, и мы побежали.
– Отвези меня, пожалуйста, в аэропорт Кеннеди, – попросил Толя, когда мы оказались в машине, готовые рвануть со стоянки. Фары по-прежнему были погашены, мы прислушивались.
Тишина и шум одинокого грузовика.
– Отвезешь? – спросил Толя.
– Да.
– Дальше я сам, – прошептал он.
– Ладно.
