Золотая жила для Блина

болотам и тайге.

Ну, киношникам необязательно все снимать, как было, — промямлил Блинков-младший. Он понимал, что спор проигран.

— Вот именно! — безжалостно сказал папа. — Можно снять сибирскую тайгу в Америке, можно сляпать на компьютере пиявок из Черного Масла, можно наврать, что русские запускают этих пиявок под кожу людям…

Блинков-младший с укором посмотрел на папу. Нашел время воспитывать! Сейчас опять скажет: «Тебе не противно смотреть фильмы, в которых русских изображают подлецами?»

— А я знаю стихи про Тунгусский метеорит, — пришла на помощь зеленоглазая. — Прочитать?

— Еще бы! Обожаю стихи! — соврал Блинков-младший и приготовился терпеть. Стихи все же лучше, чем воспитательные разговоры.

— Центр паденья, — объявила Лина.

…На перевале я, разбив второй
Свой сухопутный лагерь,
Пошла кружить по цирку гор
Вокруг Великой котловины;
Сперва — на запад, десять километров
Пройдя по гребням гор;
Но бурелом на них
Лежал уже вершинами на запад.
Огромным кругом обошла
Всю котловину я горами к югу;
И бурелом,
Как завороженный,
Вершинами склонился тоже к югу.
Я возвратилась в лагерь
И снова по вершинам гор
Пошла к востоку,
И бурелом вершины все свои
Туда же отклонил.
Я силы напрягла и вышла снова к югу,
Почти что к Хушмо;
Лежащая щетина бурелома
Вершины завернула тоже к югу…
Сомнений не было:
Я центр паденья обошла вокруг!
Струею огненной из раскаленных газов
И хладных тел
Метеорит ударил в котловину
С ее холмами, тундрой и болотом
И, как струя воды,
Ударившись о плоскую поверхность,
Рассеивает брызги
На все четыре стороны,
Так точно и струя
Из раскаленных газов с роем тел
Вонзилась в землю и произвела
Всю эту мощную картину разрушенья.

Лина замолчала. Стучали колеса, покачивался вагон, таинственно чернел шар Бандуры. Блинков- младший поймал себя на том, что рот у него разинут и язык вывалился. Стихи были так себе. Что он, стихов не знает? «Я вас любил, любовь еще, быть может…» или «У попа была собака». А эти даже без рифмы. И не про любовь. Были бы про любовь, тогда понятно, девчонкам про любовь нравится. А так — непонятно. Зачем Лина учила наизусть эту географию: пошла к востоку, пошла к югу?

— Ты сама сочинила! Это про тебя! — догадался Митька. — А говорила-то! «Вы такие герои, а я дальше Красноярска не была!..»

Лина спрятала глаза и как ни в чем не бывало объяснила:

— Хушмо, или еще говорят Хушма, — это речка.

— Знаю, — остыл Блинков-младший. — Притоки Подкаменной Тунгуски Кимчу и Хушмо. Над ними и рвануло. На высоте пять тире десять километров. Мы тоже кое-что перед отъездом почитали.

В купе без стука зашла проводница Маруся, увидела, что ящик с Ученой Бандурой открыт, и на всякий случай отступила за порог.

— Чай будете? — спросила она, сверля Бандуру глазами. — А почему в темноте сидите?

— Будем. Нам так нравится, — по порядку ответил папа.

— Почему нравится? Вампиры вы, что ли? Солнца боитесь?

— Нет, мы истории рассказываем. Садитесь, — подвинулся папа.

— У меня работа, — отказалась Маруся. — Щас чаю вам принесу.

Она без всякой необходимости достала горсть мелочи, рассыпала и стала собирать, заглядывая Бандуре под колесики.

У Маруси были сложные отношения с изобретением академика Лемехова. С одной стороны, она боялась Бандуру. С другой — считала своим долгом за ней приглядывать. Собрав мелочь, она встала в дверях на безопасном расстоянии от Бандуры и спросила:

— Вот вы ученый, хотя и ботаник. Как считаете, погода сама портится или потому что спутники запускают?

Папа вздохнул и стал отвечать. Маруся не слушала. Ей просто хотелось понаблюдать за подозрительной Бандурой.

Лина заскучала и ушла к себе. Митьку не позвала, да он и не пошел бы, потому что стеснялся Лининой соседки. В купе с ней ехала сморщенная маленькая японка лет, наверное, ста. Она смешно разговаривала: «Рина», «Врадивосток» вместо «Лина» и «Владивосток» и угощала всех серебристыми пилюльками, уверяя, что из-за них и прожила так долго. Но была совсем дряхлая. Блинков-младший боялся дышать с ней одним воздухом. А то невзначай кашлянешь и заразишь старушку чем-нибудь безвредным для молодежи и смертельно опасным для столетних японок.

Папа из вежливости отвечал на Марусины вопросы, Маруся зевала в ладошку. А Блинков-младший думал про Лину, про столетнюю японку и опять про Лину, про ее стихотворение. «Лежащая щетина бурелома…» Сказано, как нарисовано: сразу видишь сломанные кусты, ветки, деревья, и все повалены в одну сторону. Как щетина у щетки.

И тут до него дошло.

— Пап, — спросил он, перебив лекцию о бобовых растениях, которую Маруся все равно не слушала. — Пап, а сколько могут пролежать поваленные деревья?

— Смотря какой они породы, какой там климат… — обстоятельно начал папа. — Если ты про те деревья, которые повалил метеорит, то Кулик почти двадцать лет спустя их еще видел и фотографировал. Но уже к середине века картины сплошного вывала не наблюдалось.

— А по-человечески? — попросил Митька.

— Что-то сгнило, что-то сгорело в лесных пожарах. А отдельные стволы лежат до сих пор, но вокруг уже вырос новый лес.

Отдельные стволы были не из Лининого стихотворения. Это не «щетина бурелома». А РАЗ ЛИНА