— Ну, ка…
Вдвоем с лейтенантом, — Иван икал от смеха, — они снизу подхватили ящик и, поднатужившись, перевернули…
Крепок солдатский сон. Спит мальчишка безусый, — не разбудить его ни матом, ни автоматной трескотней, канонады ему, как баю, бай: переспишь с войной в обнимку ночь другую, и ничего страшней тишины не будет в твоей жизни. Ветра, ветра — бешеного, рвущего перепонки, горячего ветра, — и будь что будет!
Сколько было таких вот ночей у Ивана — не сосчитать. «Ну, здравствуй, война. Наскучалась по свежему мясу, шалава?»
— Я тебе сколько раз говорил, Ксендзов, чтоб ты не ныкался, мать…
Стряхнуло лейтенантским рыком сентиментальные мысли. Солдатик, кулем вывалившись из ящика, чуть не вкатился в костер. Вскочил как ошпаренный.
— Ну что с ним делать? — лейтенант шею тронул. — Зараза… Вот ваш сапер, — говорит он Ивану. — Иди, иди, Ксендзов, рожу потри снегом.
Перевезенцев задумался, посветлел лицом. Куда вся суровость делась? С какой-то обидой в голосе, отчаянием больше, стал рассказывать:
— Прошлый раз мы ночью меняли позиции, а этот… уснул в своем гробу. Так что ты думаешь — его местные нашли. Спасибо не боевики. Дед один в папахе. Пришел и говорит: там ваш в ящике. Мы понять не можем, в каком ящике. Когда разобрались, аксакалу тушняка насовали. А этого… ротный пообещал заживо похоронить. Реальный был бы «двухсотый». Прикинь… Шевели копытами, Ксендз!
Обтерся Ксендзов снегом, шапку на лоб надвинул; набычившись, стоит за лейтенантом.
Смешной был солдатик Ксендзов — мелкий, незаметный. Таких война жалеет. Война в первую очередь здоровяков прибирает — кто покрупней, в кого попасть легче. На самом деле, как повезет: одного сразу приголубит пулей в лоб. Другого покалечит. А третий как заговоренный, — может, молятся за третьего крепче других? Не ведомо то…
На Ксендзовском «гробу» и уселись. Лейтенант выложил на планшетке карту, фонариком водит.
— Вот здесь мы. Тут «духи». Вашу позицию Ксендз покажет. Он там прошнырялся, как у себя в огороде. Я без него не хожу. Секреток понаставил. Черт, а не сапер!
Сопит Ксендзов рядом.
Где-то снова заахало тяжело. По ушам давануло.
— С Карпинки… саушки. Там и госпиталь. Близко от передка. Пятнадцать минут всего и на стол. Так бы половину раненых не вытащили. Ротный водку хирургам отдал. По врачихам «духи» из миномета долбили. Прикинь… А че, я думаю, правильно, что отдал, сколько пацанов с того света…
Грохнуло в городе, взорвалось утро фугасным эхом. Перевезенцев не обращает внимания на частые взрывы, снова тычет пальцем в карту.
— Ксендзов знает. Там не больше ста метров до «духовских» позиций, можно совсем плотно подобраться. Квартал мы начнем чистить, вы услышите. Тарарама будет!.. После артподготовки и пойдем…
Когда с ночи низкое небо просветлело до серого, и бесформенные тени поползли по городским развалинам, начался бой.
Первый дом, который стоял на пути атакующих зиял черными провалами окон и рваными дырами от прямых артиллерийских попаданий. В доме во многих местах дымилось и горело. Когда пехота, мелкими группами по двое, трое, хоронясь за броней бэтеров и БМПшек, двинулась вперед, боевики, выбравшись из подвалов, рассредоточились по нижним этажам и открыли по наступающим сильный огонь.
Иван с Саввой оборудовали позиции в пятиэтажке, стоящей параллельно с направлением атаки роты.
Маленький солдатик Ксендзов оказался болтливым не в меру. Бубнит и бубнит над ухом. Савва обосновался на крыше, Ивану одному пришлось терпеть доставучего сапера.
— Когда через хребет шли… ух красиво. Кавказцев видел, мама не горюй, настоящих… собак, кобелей. Горбатые! Мужик там, пастух, овец своих собирал в кучу. Нам подарил одну.
«Угу, подарил», — ухмыльнулся Иван.
— Слышь, заноза, отвали. Сиди и чтоб не шевелился… Оп-пачки! Пошли, — Иван прильнул к прицелу. — Так вы не с Дагестана идете?..
— Не-а, с за хребта… Терскава.
— Тоже путево. Все, Ксендз, нишкни. Паси выходы. Сзади подберутся, хана всем.
Ксендзов, сообразив, что шутки кончились, прихватив автомат, скатился вниз на один пролет, пошабуршал там немного и притих.
Первым выполз на пустырь между домами танк.
Иван еще с первой войны с уважением относился к танкистам. Реальные смертники: сидят в консервной банке, и никуда из нее не деться. По тебе из гранатометов, мины под гусеницы. А ты первым! А за тобой голая пехота. Куда ж пехота без танка, куда танк без пехоты? За танком бэтер выруливает, «бэха» по левому флангу.
У Ивана рация на груди в разгрузке. Слушает Иван войну:
— «Коробочка» … кхрр… дай «карандаш» право… третий проем…
— Бу-бухх! — через пару минут в ответ с пустыря.
— Еще дай… левее ориентира…
— Сохатый, «шмеля» … крайнее… шшш… на первом этаже…
— Тах-тах-тах, та-та-тахх…
— «Таблетка», бля… штшш… Бутузу. У меня «трехсотый»… двое, епта, ползи быстрее!
— «Коробочка», по тебе выстрел… Мимо! Сдай назад! За угол, за угол…
— Сокол, Сокол первый!
— Началось, — вслух подумал Иван, надавил кнопку. — На связи Сокол первый.
— Гранатометчик. Ориентир два на фасаде один. Левее в третьем окне…
Иван нашел нужное окно в фасаде дома. Чернела дыра, пусто внутри. Ниже в оконных провалах копошатся автоматчики, но то не его работа, то огнеметчиков с фронта: запустят «шмеля» — всех выкурят. Мелькнуло в окне. Иван как пружина весь подобрался, но тут же по привычке, наработанной у Батова, задышал ровно, пальцем тонко коснулся курка.
— Вижу, работаю.
Все произошло в считанные секунды.
Гранатометчик, расслабившись от безнаказанности, близко придвинулся к окну. Иван поймал его в окуляр прицела как раз в тот момент, когда тот, вскинув гранатомет на плечо, целил по рычащему, пятившемуся назад танку. Иван разглядел черные усы, короткую бороду и красный рот, открытый как в крике. Гранатометчик замешкался всего на мгновение, поднял голову. Иван навел острие галочки на горло с синим выпирающим кадыком. Оскалился хищно, и плавно нажал на курок.
Случается так в летний зной…
Когда духота кроет тело липкой влагой, когда уже нечем дышать, думаешь только об одном: скорей бы… скорей бы грянул ливень! Дождь прольется на землю, и свежий ветер, сорвавшись с небес, оттуда, где могучие восходящие потоки поют свои нескончаемые песни, принесет долгожданную прохладу. Стихнет ветер. Стиснутое свинцовой грозой небо вдруг расколется надвое рыжей молнией. И грянет гром! Рухнет с ветвей испуганная птица, распластается по ветру; а которые слабы крылом, стукнутся о камень и сгинут в мутных дождевых потоках.
Иван видел — отчетливо увидел, как враг, пораженный его пулей, вскинув руки, повалился назад в черноту проема. Иван вспомнил Батова — «в обратку словишь», но выждал свою секунду и увидел, как разорвало горячим свинцом синий кадык.
— Первый!
И снова хрипела рация голосами войны. И не было Ивану времени торжествовать; он отпрянул от окна, пригнувшись, выбрался из пыльной комнаты.
— Сокол один, Соколу второму.
