Два глотка – до смертельной кручины.
А действительность с вымыслом, впрочем,
и неразличимы.
Запах женственных мидий,
лениво залив огибая,
Не слабеет к утру… И звезда распласталась морская.
И другая звезда
в пустотелой космической стуже
Узнаёт в ней себя,
свой прообраз земной, неуклюжий.
На море дождь. И поплавок ныряет
И падающих капель измеряет
Пробег. И глубину.
Просвечивают узкие песчинки,
В себя вбирая вспышки-невидимки,
Шуршат по дну.
Солёный ветер залепляет уши,
Зубрит латынь, смиряет натиск суши,
Слоит волну.
Улитка-день за палец месяц водит,
Одно в другое сонно переходит,
Крючок – в блесну.
С собой закончишь разговоры.
На видимую часть земли
Привычные об эту пору
Глухие сумерки легли.
Как можно жить с такой тоскою,
С такой неволею души -
Когда бессмысленной рукою
Ломаешь все карандаши,
Когда дышать – уже отвага,
Когда о смерти думать лень;
Ты, как бездомная собака,
По дому бродишь целый день
И плачешь, привалившись к двери,
Пока вас ночь не разлучит…
Не потому что ты не веришь,
А потому что Бог молчит.
И вот я бодрствую меж облаком и пеплом.
И помню всё, что следует забыть.
Во мне привычка вредная окрепла:
Любить тебя сильней, чем не любить.
Тупая боль, она умеет длиться
Гораздо дольше, чем сама болезнь.
Забыть тебя – как заново родиться.
(Или в ушко игольное пролезть.)
Став, в сущности, твоим автопортретом,
Замкнулся давний круг с недавних пор…
Распорядись получше этим бредом,
Разглядывая зеркало в упор.
Там человек, другой, пальто снимает,
Закуривает молча, водку пьёт.
Он ничего в тоске не понимает.
Он из неё себе верёвки вьёт.
И подумаешь: вот ты свободен,
Хоть, как стебель, надломлен и сник.
Но, наверное, Богу угоден
Даже слабый Его черновик.
В тишине растворяясь бессонной,
В полудрёму скатясь, в полуявь,
Вдруг почувствуешь взгляд благосклонный…
Только луч вертикальный направь.
Но всё свободней льётся шум деревьев,
Их лёгкие весной заражены.
Не спят дома и тени от дверей их,
И голоса как будто бы слышны…
Когда в игре – высокой и опасной -
Сойдутся вдруг небесные пути
И линии судьбы проступят ясно,
Для нас они невидимы… Почти.
Когда новогодняя ёлка
Последнюю снимет серьгу,
И тонко чернеют иголки
На хрупко-крахмальном снегу,
И утром как будто приснится,
Что свет расширяется вдаль, -
Зима начинает двоиться -
И перетекает в февраль.
И в счастье впадаешь, как в детство,
И, сделав горячий глоток,
Забыв потеплее одеться,
С коньками летишь на каток.
Не чувствуешь лёгкие ноги.
(Ничто ещё не решено!)
Скользить по зеркальной дороге
Таинственно, страшно, смешно…
Всё чаще и всё бессвязней
сквозь сны проступает детство -
И память выносит на берег
сокровища и скелеты.
И потолок прожигает -
от света некуда деться -
Горящая чёрная точка,
которой в помине нету.
И, делая жизнь короткой,
упрямо плывут за нами
Все гулкие детские страхи,
захлебываясь и спеша.
