– Командир полка?
Мемет из Эмета называл фамилии без запинки. Командующему, видно, понравился расторопный солдат.
– Благодарю, – сказал он.
И обратился к командиру полка:
– Продолжайте проверку сами.
Сел в машину и укатил.
После отбоя я бросился к Мемету:
– Послушай, Мемет, как ты на это решился?
Мемет опустил голову, лицо его залила краска.
– Ну, отвечай! Отвечай, сын мой!
Глаза Мемета покраснели:
– Виноват, мой лейтенант, а что было делать? Имя командира дивизии и имя командующего я вызубрил. А про остальных говорил, что на ум взбредет…
– Вот это да! Ай да Мемет, не растерялся!..
– Все у меня перепуталось, господин. Ты лейтенант, я привык к тебе, и то перед тобой язык мой ничего сказать не может. А перед пашой совсем растерялся, и все у меня из головы вылетело. Ну и начал городить, да простит меня Аллах!.. Хорошо, паша никого не знает!
Я не видел более приятных в общении людей, чем русские. Даже незнание языка при этом не является помехой.
Субботняя ночь, время близится к половине третьего. Я возвращаюсь в свою гостиницу с Центрального телеграфа, иду не спеша по улице Горького. У площади Пушкина на моем пути встречается мужчина и что-то спрашивает по-русски.
Я подумал сначала, что подвыпивший прохожий просит дать закурить. Я достал из кармана пачку сигарет. Он улыбнулся и сам протянул мне пачку. Мы пошли рядом. Он не знает ни слова по-турецки, а я по-русски… Но мы все время говорим, не умолкая. Трудно поверить, но мы понимали друг друга. Когда мы подошли к памятнику Пушкина, он сказал:
– Давайте присядем. То есть так я понял то, что он сказал.
Мы сели на одну из скамеек на сквере. Он стал рассказывать о Пушкине, а я сказал:
– Я очень люблю Пушкина.
– Вы знаете его стихи? – спросил он.
– Совсем мало, – ответил я, – но он умеет любить, как турок. Поэтому я и люблю Пушкина. Когда в сердце турка загорится любовь, за нее он не пощадит своей жизни…
– Нет, Пушкин погиб, спасая свою честь… – ответил он.
Мы заспорили. По-настоящему заспорили, хотя и на разных языках.
Мы встали. Пошли дальше. Теперь заговорил я. Он иногда перебивал меня, спрашивал о чем-то, я отвечал.
Мы подошли к площади Маяковского. Продолжили разговор у памятника поэта. Потом дружески обнялись и расстались. Я был очень, очень доволен этой встречей. Полагаю, он тоже. Вдруг я вспомнил, что забыл спросить, как его зовут. Крикнул ему вслед, но он не услышал. Он тоже не спросил моего имени, не поинтересовался, кто я такой.
Пробило четыре, когда я вошел в гостиницу.
Следующее утро – воскресенье… Я с моим другом-переводчиком отправился в Союз писателей за письмами от жены. По случаю воскресенья дверь оказалась на запоре. Мы позвонили. К нам вышла женщина. Мы спросили ее, можем ли получить письма. Она не сказала: «Сегодня воскресенье» или «Вы не сможете их получить». Прежде всего пригласила нас зайти. Минут пять что-то говорила. Затем к нам подошел мужчина. Надежда получить письма, которых я очень ждал, укрепилась.
– Вы знаете, ведь сегодня воскресенье, – сказал человек.
– Да, – ответил я.
– По воскресеньям все закрыто.
– Да свидания, – коротко ответил я по-русски и направился к двери.
Но человек нашел в моем лице собеседника и не захотел так быстро отпустить:
– Если бы вы пришли в другой день, не в воскресенье, то обязательно получили бы свои письма.
– Несомненно.
– Я очень сожалею, что не могу вам помочь.
– Спасибо балшой! Да свидания, – сказал я по-русски.
– Знаете, вчера была суббота.
– Да.
