Ирина, не одергивая, начала допрос:
— Как проникли вы в помещение универмага?
— Во, баба! Да с такими буферами ты за одну ночь жирный положняк сгребла бы! Чего кантуешься в этой мусориловке? Такие сиськи и корма без понту носишь! — не отвечал на вопрос Бурьян.
— Не забывайтесь, обвиняемый! Вы на допросе! Не будете отвечать, вернем в камеру. Пока пыл не охладится! — не сдержалась Ирина.
Бурьян и вовсе повеселел.
— У нас на Шанхае за твои буфера кусок за ночь дали б. Да за жопу столько же. Когда ты такие башли тут сорвешь? Не тяни резину! Хиляй к нам. Не простынешь, не закашляешься, — рассматривал следователя в упор, нахально.
— Ну, что? Поговорили? Теперь давайте к делу, Борис, хватит паясничать! О Шанхае, видимо, вам придется забыть на время.
— На время? — осекся вдруг Бурьян, и наигранную игривость как рукой сняло. Выдал себя: — Значит, на «вышку» тянуть не будешь? За легавого? — дрогнули губы.
— Наказание вам определит суд. Но исключительной меры наказания, думаю, вы избежите.
Бурьян выдохнул шумно, словно гору с плеч свалил.
— Так что ж, продолжим допрос? — спросила Ирина.
Фартовый никак не мог прийти в себя от еле сдерживаемой радости.
— Как оказались вы в универмаге ночью? — задала вопрос Кравцова.
— Ясное дело. Не в гости прихиляли. Не с парадного. Интересовались, чем точка дышит. Вот и возникли.
— Вы пришли в магазин до закрытия?
— Это уж наш кайф, когда прижмет, тогда и привалим.
— В ваших интересах, Борис, быть правдивым на следствии, это будет зачтено при определении наказания.
— А ты мне что, пахан иль мама родная? Чего это я перед тобой колоться стану? Да еще в лягашке! Пусть я — шанхаец, но не фрайер, чтоб сопли перед тобой пускать. Чего тянешь с меня — зачем, да почему, да как? Сегодняшнее накрыли мусора. А дальше, — осекся, прикусил язык Бурьян.
Кляча, в знак протеста, отказался давать показания следователю.
Осторожным охотником на промысловой тропе повел себя Фишка.
Кто был организатором ограбления универмага? — спросила его Кравцова.
— У нас нет начальников. Они — в зоне. Всяк сам по себе фартует. Так и мы.
Леший какую долю себе оговорил? — огорошила вопросом следователь.
Я сам по себе. Сколько бы взял, то и мое. Да не повезло, — вздыхал Фишка.
— Это потому, что обязанником он стал у вас после того, как вы ему помогли из суда уйти? Освободил на этот раз от доли? — удивляла осведомленностью следователь.
— Я к суду не прикипался! И чужое мне не клей! — испугался вор, вспомнив, сколько людей сгорело в пожаре.
— Кто ж, как не вы, опытный вор, надоумили Клячу и Бурьяна спрятаться в гардеробной за полчаса до конца рабочего дня. Знали, не войдут туда продавцы. Летом там никто не переодевается. Но кто-то подсказал вам раздевалку. Сами о ней знать не могли, — говорила Ирина.
— Кто мог надоумить? Сами. На то и фартовые, — смекнул Фишка, что не раскололись кенты, держатся молча на следствии. Но, глядя на Ирину, боялся внутренне: «Ох и неспроста эту Кравцову назначили следователем. Расколет она кентов по самые…»
— С Фомкой на Печоре познакомились, в зоне? — продолжала допрос следователь.
— Да.
— Бурьян впервые с вами в деле?
— Да.
— А Кляча? — сыпала вопросы Ирина.
— Первый раз. И в последний, — ответил, вздохнув.
— Да, положенье ваше — сложное. Поджог суда вами и Фомкой уже доказан. Универмаг — довеском станет.
«Значит, «вышка» обеспечена», — подумалось с грустью. И решил отмазаться, свалить все на Фомку. Мертвый кент — простит живого. Ему уже все равно.
— Поджог суда расследуется не мною. Меня интересует лишь универмаг, — прервала следователь Фишку. И задала очередной вопрос: — Сколько лет знаете Лешего и давно ли воруете вместе?
— Я сам по себе. Никого не признаю.
— Сам по себе, а почему в универмаг вчетвером заявились? Почему не сам по себе? Молодых в делах учил?
— Сами навязались. Хавать всем охота.
— Почему не Леший, а вы пошли в универмаг?
— Причем Леший? Я захотел и возник.
— Но сына своего он не каждому доверяет. Выходит, вы у него в чести. На особом счету.
— С хрена ли загуляли? Да я взял, потому что вместе — проще.
— В чем же? В убийстве? — усмехнулась Кравцова.
— А разве тот легавый накрылся? — округлились глаза Фишки.
— Да нет. Живой. Но покушение было. И бесследно оно не пройдет, — предупредила жестко.
— Я его не хотел мокрить. Трамбовал, это верняк. Но и мусор махался.
— А кто, как не вы, кричали, что этого легавого по-особому замокрить надо? Фомка уже был убит. А грубый, низкий голос — ваш. Значит, было такое намерение, умысел на убийство.
— Да у меня при себе ничего не было. Чем бы я его размазал?
— Вы судились пять раз. Дважды — за убийство, при ограблении. Удара вашего кулака по голове оказалось достаточно, чтобы умер сорокалетний здоровый человек. Там у вас тоже не было при себе оружия.
— Кто ожмурить решил кого-то, о том не ботает. Тихо распишет, — оправдывался Фишка.
Но через две недели долгих, утомительных допросов Кравцова выяснила многое.
Лишенные общения меж собой, воры понемногу проговаривались. Особо молодые часто путались в показаниях.
Кляча, поняв, что молчаньем ничего не добьется, а дело раскручивается, испугался, что кенты засыпят, взвалят на него все каленые, решил давать показания.
К тому времени и Бурьян остепенился. Перестал оценивать Кравцову целиком и по частям — в денежном выражении. И, поняв, что хамство на следствии и на Шанхае расценивается по-разному, заговорил на человечьем нормальном языке.
— Кто у вас был организатором ограбления универмага? — спросила следователь.
Бурьян глянул на Ирину: «Красивая. Умная. Чистая. Кому-то женой станет. Любимой. Детей родит. Кому-то… Такие, как она, недоступны нам. Их не уговорить, не купить, не споить. Они не залапаны, не замараны никем. А ведь кого-то и она назовет своим. Но не его… А жаль…»
— Кто в деле паханил? Наверно, я. Кто ж еще? — усмехнулся горько.
— Борис, вы моложе всех…
— У нас не годы в чести. Другое…
— А чем другим вы отличаетесь? — спросила следователь.
— Есть кое-что…
— Ваш отец?
Бурьян согласно вздохнул.
— Вы знали, где находились ювелирные изделия в это время?
— Нет. Иначе не попутали бы нас в раздевалке.
— А ее вам кто подсказал?
— Универмаг насквозь знаем, как маму родную. Зачем подсказывать? Сами вошли. Знали, что в ней уж полгода света нет. А в темноте, даже войди какая баба, не приметила б…
