Но Сережке не терпелось. Он допоздна ворочался, а утром чуть свет проснулся, разбудил Любу.
Я уже все собрал. Ты не передумала?
Нет, сынок.
Я буду ждать вас, когда за мной придете.
Только никуда не уходи! — попросила мать.
В этот день она взяла на работе отпуск, не решилась сразу увольняться. И едва время пошло к пяти, заспешила в кафе. Степан уже ожидал ее. Он подскочил, не зная, что ответит женщина. Та, подойдя к нему, сказала:
Ну, как? Пойдем за сыном?
Поехали! Показывай дорогу, хозяюшка! — просветлело лицо человека. Он взял Любу под руку, подвел к машине.
Сережка увидел их издалека и, подхватив сумку, забыв проститься с бомжами, помчался к дороге.
Ты куда? — поймал его Кузьмич и, глянув строго, сказал: — Без матери — ни шагу! Слышь, сынок?
А вон она с папкой! За мной приехали. Забирает он нас отсюда! Насовсем!
Откуда у Дамочки машина? — изумился Кузьмич.
Да это не Дамочка! — глянул Павел на Степана, вылезшего из машины.
Это наш, мой, понятно! Мы к нему насовсем! Прощайте! — помахал рукой Сергей.
Ну и дела! Своего не простили, чужого отцом назвал. Что за дети нынче пошли.
Глава 12. Яшка
У него все было не так, как у других. Он имел свои правила и привычки, которые никогда не менял, несмотря на откровенные насмешки бомжей.
Яшка всю свою жизнь был вором. Этого он не стыдился, напротив, гордился и носил своё звание ровно медаль.
Его никто никогда и ниоткуда не выгонял, кроме милиции, с какой у него имелись свои счеты. Он не терпел милицейского духа и вида мундира. От него у Яшки темнело в глазах, пересыхала глотка, руки сами собой ныряли в карманы, чтобы выловить оттуда финач или свинчатку. А из горла так и рвались слова, какие вслух говорят только в зонах, да и то на Северах, потому что тамошнее зверье, привыкшее к «фене», не обращало на нее внимания. Здесь, на свалке, Яшка ругался не так часто. Лишь когда его доставали.
Вот и теперь Кузьмич решил пошутить. Взяв в рот свисток, подошел к Яшкиной землянке, да и разразился милицейской трелью. Иначе Яшку не добудишься, а тут чай вскипел. Решил позвать, пригласил по-свойски и предусмотрительно отскочил от землянки. Стал ждать в сторонке, позвав одноглазую Лидку посмотреть цирк.
Дверь землянки с треском распахнулась. Из нее полетели поленья да такие, что попади хоть одно в Кузьмича, развалился б старик пополам.
Какого хрена с утра, не сравши, привалили, мудаки, лидеры гнилые, вонючки облезлые! Достану, вашу мать, каждого прохвоста! Сучье семя! Выкидыши барухи! Чтоб вы через уши просирались колючей проволокой! Чтоб вас за яйцы медведи придавили! — увидел Кузьмича с Лидкой: — Это ты, старый геморрой, ментом базлал? Чтоб твоя жопа до погоста другого голоса не знала, ебаный вприпрыжку! Чтоб тебя все городские шмары попутали и не выпустили б живым! Чтоб ты до конца жизни дышал бы на свою пенсию! А ты, одноглазая хварья, до последнего дня чтоб мужика целиком не видела! Только половину. Да и то не спереду, а сзаду! — орал Яшка, злясь, что сладкий сон оборвали так погано. Хорошо, что это была только шутка.
в
Ну, штопанный гондон, достал ты меня за самые что ни на есть! Погоди, я тебе этот прикол припомню!
Кончай бухтеть, Яшка! Пошли лучше чай пить! Раздухарился здесь! Весь запас дров из хазы вышвырнул. Теперь работы до вечера хватит тебе.
Яшка не пил обычный чай. Заделав себе чифир, ждал, когда настоится, и тихо радовался предстоящему кайфу. Ничего другого в судьбе не застряло. И Яшка ценил то малое, что не отнято и продолжало греть и радовать человека.
Кузьмич не лез к нему ни с разговорами, ни с вопросами. Знал, Яшка не уважает любопытства и может осечь зло и грубо. Когда захочет, сам затеет разговор. От его рассказов у бомжей волосы вставали дыбом на всех местах. Случалось, хохотали до боли в скулах. Сами не зная за что, уважали Яшку на свалке абсолютно все. Никто не обижался на человека за крутую брань. Знали, не от злобы она, от пережитого.
Ему в отличие от всех не приклеили бомжи кликуху. После услышанного не решались, не осмеливались обидеть его сильнее самой судьбы. А уж она его не пощадила
…Яшка рано начал воровать. Да и что оставалось делать, если отец вернулся с войны совсем без ног и даже по комнате ездил на каталке. Сам не мог залезть на кровать, сесть за стол. Отец тяжело переносил свою беспомощность. Ноги потерял на подступах к Берлину, пехотинцем был, подорвался на мине. Так и остался инвалидом до конца жизни. Его пенсии едва хватало на хлеб. И мать не выдержала, пошла на панель. Яшка узнал об этом не сразу от соседей, ругавших мать последними словами за то, что позорит своего мужа- фронтовика. Вот тогда и пошел Яшка воровать. Стал сам кормить семью. Запретил матери прости ковать. Отцу ни слова не говорил, где берет деньги. Лишь однажды, когда тот чуть не за горло взял, ответил, что военкомат всем участникам войны помогает. Особо инвалидам. Отец поверил. И только мать знала, что соврал сын, но тоже смолчала. Ночами она молилась за Яшку, чтобы не лишила сына жизни лихая судьба.
Нет, Яшка никогда не воровал по мелочам. В большом городе всегда хватало всякой накипи, и пацаны с малолетства знали, кто есть кто? Мальчишку взяли в «малину» за смекалку и, подшлифовав, стали брать в крутые дела.
Поначалу не рисковали воры давать ему полный положняк, чтобы отец не выбил ремнем из мальчишки правду, где тот берет деньги. Но Яшка вскоре сам потребовал свою долю целиком, и воры убедились, в семье пацана все обходится без шороха.
Но… подвела удача. Через несколько лет накрыла милиция банду. Всех разом взяла вместе с Яшкой. В засаду попались коварную, неожиданную. Отпираться было бесполезно. Вот тогда и повез товарняк Яшку вместе с ворами в первую ходку сразу на пятнадцать лет. Учли его первую судимость, другие воры получили по двадцать пять.
Уже на Колыме из письма матери узнал о смерти отца. Тот не выдержал и после суда над сыном не вернулся домой: сбросился с моста вниз головой.
Яшка помнил его глаза. Отец никак не мог поверить, что Яшка — вор. После процесса подкатил к нему, протянул руки сквозь решетку и спросил: Сынок! Это правда?!
Яшка смолчал, лишь слегка кивнул головой.
Зачем? Из-за меня? — побледнело лицо. Ему стало невыносимо больно. Он отдал за Отечество все, что имел. А теперь получил сдачу. — Выходит, я толкнул тебя в пропасть своими ногами, каких нет? Значит, отнято не только здоровье, а и ты? Зачем же мне теперь эта жизнь? Чтобы убедиться, какой я дурак? — заплакал впервые в жизни.
Он не стал писать жалобы, просить за сына. Кому? О чем? Он перестал верить всем сразу. Он в первый и последний раз пожалел о том, как бездумно распоряжался своим здоровьем.
Уж лучше б я погиб, остался б там вместе с ребятами, но не дожил бы до сегодняшнего дня. Мы — верили, что нас не бросят и не забудут. Все это было ложью. Солдат нужен на войне для победы. После нее
