поход на Киев. После захвата города «два варяга» закалывают пришедшего к Владимиру Ярополка («подъяста его два варяга мечема подъ пазусе»). Этим же «варягам», не желая с ними расплачиваться, Владимир «показывает путь» в Царьград, после чего в жизнеописании Владимира «варяги» больше не фигурируют.
Устойчивый маршрут прихода «варягов», лишенных каких-либо этнических или индивидуальных признаков, из-за моря в Новгород, а затем и в Киев, заставляющий вспомнить исход Олега и поход Владимира на Ярополка, трижды воспроизводится в повествовании о Ярославе, причем в схожих выражениях.
Будучи в Новгороде и испугавшись отца, Ярослав посылает «за море по варяги». Собранные в Новгороде «варяги» бесчинствуют, их избивают новгородцы «во дворе поромони» [Л., 140], т. е. в их казармах, после чего Ярослав набирает новых и, разбив Святополка в Любечской битве, вступает в Киев… с новгородцами. «Варяги» оказываются забыты. Второй раз Ярослав вынужден собирать деньги («скот») на наем «варягов», будучи разбит Святополком и Болеславом в битве на Буге, откуда Ярослав убежал сам-пятый. Повесть сохранила суммы, которыми облагались новгородцы на наем «варягов»: от мужа по 4 куны, от старосты — 10 гривен, от боярина — 80 гривен [Ип., 131][126], после чего «приведоша варягы и даша имъ [собранный] скотъ», что якобы предопределило победу Ярослава над Святополком, хотя и здесь вместо них оказываются новгородцы, которым Ярослав раздает «старостамъ по 10 гривенъ, а смердомъ по гривне, а новгородцомъ по 10 гривенъ всемъ» [НПЛ, 175]. В третий раз Ярослав оказывается в Новгороде и посылает «за море по варяги», когда в Чернигов из Тмуторокана приходит его брат Мстислав. На этот раз Ярослав выступает против него с Акуном/Якуном, «князем варяжьскимь»; будучи разбит в битве при Листвене, он снова бежит в Новгород и возвращается в Киев только после примирения с братом.
Последнее упоминание «варягов» в ПВЛ содержится в ст. 6542/1034 г., состоящей из нескольких разнородных фрагментов. Первый из них сообщает о смерти Мстислава. Второй — об утверждении Ярославом сына Владимира в Новгороде и о рождении у него сына Вячеслава. Третий фрагмент сообщает, что в Новгороде Ярослав узнал об осаде печенегами Киева, собрал «варягы и словены» и выступил с ними против печенегов на месте, «идеже есть ныне святая Софья, митрополья руская». Такое уточнение относит запись ко времени много позже указанной в заголовке даты, а упоминание печенегов позволяет думать, что данный фрагмент относится к эпопее войн со Святополком и сюда вставлен только потому, что следом за ним идет сообщение о закладке «святыя Софья» [Ип., 131].
Между тем, отсутствие «варягов» в сюжетах, связанных с Ольгой и Святославом, позволяет считать их упоминание в ст. 6390/882, 6415/907, 6452/944 и 6453/945 гг. таким же домыслом летописца, как и перечни участвовавших в ряде этих походах племен, тогда как странный пассаж, согласно которому «от варягь бо прозвашася русыо» ст. 6406/898 г. целиком обязан фразе ст. 6370/862 г. о происхождении новгородцев.
Таким образом, упоминание «варягов» в ПВЛ оказывается весьма компактным и, практически, не выходит за рамки ст. 6532/1024 г. Отсюда можно видеть, во-первых, чужеродность «варягов» легенде о «призвании», поскольку в ней они выступают не действующими лицами (Рюрик пришел с «русью», а не с «варягами»), будучи лишь объяснительным компонентом рассказа, а, во-вторых, органичность «варягов» только для сюжетов, связанных с Ярославом, где этот термин конкретизируется (избиение «варягов» «на дворе поромони», Якун с «золотой лудой»). Во всех остальных случаях этот термин оказывается эквивалентен слову «наемники», которых призывают, прогоняют, используют для секретных поручений, с которыми выступают на поле сражения, а затем стараются от них поскорее избавиться. Исключением можно посчитать только легенду о мучениках-варягах под 6491/983 г., герои которой оказываются пришедшими из Византии («бе же варягъ тъ пришелъ отъ грекъ»), в противоположность остальным «варягам», уходящим «за море» (напр., Якун) или в Византию.
Насколько такой взгляд может соответствовать действительности? Ответ на этот вопрос был получен еще более ста лет назад в результате работ В. Г. Васильевского.
Заинтересовавшись замечанием С. А. Гедеонова, что первое упоминание о «варягах» отмечено в исландских сагах в форме vaeringjar среди событий начала 1020-х гг., в форме «варанк» — в 1029 г. у ал- Бируни, а в истории Византии только под 1034 г. у Кедрина, писавшего в XII в. о 
[127], Васильевский предпринял обширные исследования греческих источников на предмет выяснения этнической принадлежности «варягов» и их роли в жизни Византии. Он исходил из мысли о тождестве понятий 
и 
а также о том, что начало «варяжской дружине», являвшейся личной гвардией императора, было положено в 988 г. вспомогательным отрядом росов/русов, посланных крестившимся Владимиром Святославичем на помощь Василию II против арабов. Однако результаты исследования оказались много шире и любопытнее.
Васильевский установил с несомненностью, что термин 
связан со службой в императорской гвардии не просто человека, но именно скандинава, причем первые скандинавы в числе царских телохранителей появляются в Константинополе только во второй половине 20-х гг. XI в. Ими были Болле Боллесон, находившийся в Константинополе в 1027–1030 гг.[128], Торстейн Дромунд и Торбион Онгул, ставшие «варангами» в 1032–1033 гг. [129], а в 1030–1040-х гг. — Харальд Суровый, когда гвардия целиком состояла из одних скандинавов[130]. В сагах все они называются «вэрингами» («vaeringjar»), т. е. ‘телохранителями’. Наряду с «вэрингами/варангами» во время военных действий в греческой армии на протяжении всей первой половины и середины XI в. Васильевский отмечает отряды («тагмы») росов, действующие постоянно на восточных и южных границах Империи, которые греческими авторами XII в. лишь иногда именуются 
из чего историк заключил, что у византийцев XI в. «варанг» был, в первую очередь, синонимом наемника-скандинава («ротника», т. е. ‘человека, давшего клятву верности’), а уже потом — «телохранителя»[131] .
Однако самой интересной находкой историка стал ряд императорских хрисовулов 60–80-х гг. XI в., согласно которым монастыри, дома и поместья освобождались от постоя различных воинских отрядов, а именно: «варангов, рос, саракинов, франков» (1060 г.); «рос, варангов, кульпингов, франков, булгар или саракинов» (1075 г.); «росов, варангов, кульпингов, франков, булгар, саракинов» (1079 г.); «рос, варангов, кульпингов, инглингов, франков, немицев, булгар, саракин, алан, обезов, „бессмертных“ и всех остальных, греков и чужеплеменников» (1088 г.)[132]. Таким образом, вопреки ожиданиям Васильевского, в Византии XI в. термин «варанг», как выяснилось, не распространялся на «росов», поскольку его не знает совершенно Константин Порфирогенит в своем труде De administrando imperio, а Кекавмен, автор середины XI в., рассказывая об осаде города Идрунт (совр. Отранто) в Италии, сообщает, что его обороняли «росы и варяги, кондараты (т. е. сухопутные войска. —
Другими словами, термин «варанг», который первоначально был связан со скандинавами, со временем потерял в Византии свою этническую окраску.
Подтверждением этого явилась постепенная смена этнического состава «варангов» в Константинополе, среди которых после 1050 г. появляются сначала «франги» (т. е. ‘франки’), затем «кельты», за которыми вскоре после завоевания Англии Вильгельмом в 1066 г. приходят «англы», остающиеся вплоть до XV в. неизменной опорой византийского трона. О них впервые сообщает Готфрид Малатерра по поводу битвы 1082 г. («англяне, которых называют варангами»[135]), затем Никифор Вриенний, указавший на происхождение «щитоносцев» «из варварской страны близ Океана»[136] , Анна Комнина, упоминающая «варангов с острова Фулы»
