апреля 1989 года в Тбилиси произошли известные массовые демонстрации. Вновь русские солдаты и офицеры были привлечены для поддержания порядка.
В августе девяностого года Виктор поступил в Военно-политическую академию в Москве. Первый год все шло хорошо — успешная учеба, занятия спортом. Виктор даже участвовал в международном марафоне, где занял третье место. Но в конце девяносто второго года стали сказываться последствия минувших контузий и ранений. Однажды он потерял сознание прямо на занятиях. Это было в январе 1993 года. Виктора уложили в госпиталь имени Бурденко с фатальным диагнозом — рак левой височной доли мозга…
Матерь Божия, спаси и сохрани!
В кабинете заведующего отделением нейрохирургии по-хозяйски расположилась гнетущая приговорная тишина. Доктор рассеянно курил, глядя в окно. За столом сидела застывшая жена Виктора.
— Значит, никаких шансов на положительный исход?
— Никаких. Практически никаких. Слишком тяжелое ранение. И очень поздно поставлен диагноз.
— Томографический анализ головного мозга подтвердил безнадежную ситуацию. Опухоль в виде гнойника, величиной с куриное яйцо находится в левой височной доле, — продолжал врач, — в самой жизненно важной части мозга. К тому же он имеет очень нестабильное состояние и, видимо, в некоторых местах гной начал просачиваться в мозговую оболочку. Будьте мужественны. К сожалению, уже ничего сделать нельзя.
Доктор, продолжая курить, говорил ровным спокойным голосом. Очень спокойно, привычно, профессионально.
— Операцию мы все равно делать будем. Это наш врачебный долг. Но должен вас предупредить: в лучшем случае Виктор, если выживет после операции, в нормальное сознание уже не вернется, в худшем — проживет два-три месяца.
— Распишитесь вот здесь о согласии на операцию. Ее проведем через три дня, двадцать седьмого апреля.
Виктор вторую неделю не приходил в сознание.
— Фу!.. Еле привязали, ну, и силища у него. Ничего не соображает, без сознания, а сопротивляется, как будто все понимает.
Санитар дул на ушибленную ладонь. Жена Виктора поправила постель, присела, гладя холодный лоб с бусинками пота.
— А ночью, как он? — спросила жена у медсестры.
— Этой относительно спокойно, а прошлой, когда вы ушли, до утра в атаку ходил. Все какого-то Аркашу звал. И батю. Зубами скрипел, пытался под кровать залезть, потом по стене кулаком стучал, все кричал: 'В голову его бей, в голову!'
— Да, он и дома также часто воевал перед поступлением в госпиталь.
— Его нельзя оставлять одного, — сказала медсестра, — прошу вас.
Она окинула палату взглядом, поправила графин, постояла еще с минуту и, не зная, чем утешить женщину, вышла, тихо прикрыв дверь за собой.
Порой Виктор смотрел на жену и дочку, словно узнавал. Успокаивался от родной теплой ладошки. Маленькая Лерка жалостью своего сердечка старалась лечить папу, стремясь влить в него, беспомощного и казавшегося глухонемым, крохотную частицу своей детской жизненной силы.
Ведь папа, как будто говорил с ней. При этом взгляд прищуренных глаз становился странным и осмысленным словно он различал вдали, поверх обступивших его темных вестников смерти, иных — светоносных — посланцев, дарующих силу бороться и спасительную надежду. Они будто приближались к умирающему от фронтовых ран офицеру-афганцу и шептали: 'Крепись, терпи, мы рядом. Твои родные молят за тебя'.
В понедельник, в неоперационный день, двадцать шестого апреля, на сутки раньше намеченного, в семь часов утра, хирург Борис Викторович, постоявший в раздумье у кровати Виктора несколько минут, дал команду: 'На стол!'
И началась битва жизни с тьмой, проверка терпения и веры во всемогущество Той Силы, Которая сильнее смерти.
Шел четвертый час операции. Под ярким синим светом, окруженный ассистентами и помощниками Борис Викторович вместе со своей 'правой рукой' Шамилем смотрел в микроскоп и привычно манипулировал инструментами. Было душновато, пот заливал даже крупные очки хирурга, и он жестами все чаще просил промокать ему лоб.
Виктор спал. Кожа его скальпированной головы была отведена назад, на затылок. Отрезанный квадрат левой части лица с ухом пришиты нитками к подбородку, язык булавкой закреплен к губе.
Жена четвертый час безпрестанно молилась, снова и снова перечитывая псалом девяностый — 'Живый в помощи…' Это был конец. Больше просить и идти было не к кому. Читала машинально, без конца. Исчез уличный шум, все казалось пустым, глупым и ненужным. Закрывшись в соседней комнате, сидя в уголочке и держа в руках иконочку, что-то лепетала, по-взрослому глядя на Матерь Божию, дочь.
— Не может быть! Ну-ка, подсветите побольше, — Борис Викторович не верил своим глазам. — Шамиль, ты видишь?
— Да, Борис Викторович. Может, нам мерещится?
