край, те же растерзанные снарядами траншеи, тот же разбитый Урицк перед нами, а в нем фашисты. Все те же изнурительные ежедневные бомбежки, артобстрелы, тот же посвист вражеских пуль над головой.
Моя основная обязанность в полку — помогать своему командованию выполнять боевую задачу, своевременно вылавливать и обезвреживать вражескую агентуру. Для этого я должен был отлично знать каждого бойца и командира в своих двух батальонах.
А потом меня перевели в 96-ю гаубичную артбригаду 23-й артдивизии, которая стояла у Пулковских высот.
В бригаде мне сразу понравилось. Артиллеристы — народ толковый: культурный, грамотный, боевой, много комсомольцев, коммунистов. С таким народом работать было легко и просто.
Через наши огневые позиции на передний край обороны ходили артиллеристы — разведчики бригады. Мне нравился их командир — высоченный, на редкость симпатичный, молодой веселый офицер Сергей Шорников. О нем в бригаде ходили легенды, его знал каждый. Что знал о нем я? Он москвич. Окончил училище. Волевой, храбрый человек, добрейший малый, не зазнайка. Овеянный заслуженной боевой славой, он ничуть не кичился этим.
Не только познакомиться, но и близко сойтись с ним было очень легко. Мы подружились, когда Сергея Шорникова назначили командиром первого дивизиона. В то время наши войска уже начали гнать фашистов.
На марше в колонне командир дивизиона ехал впереди на штабной машине вместе с начальником штаба дивизиона капитаном Полозовым. Герман Полозов был под стать своему командиру. Вместе они составляли единое целое, чем-то дополняя друг друга. Единственное, чем отличался начальник штаба от командира дивизии, так это ростом: те же 160 сантиметров, что и у меня… Оба острые на язык, живые, ловкие, веселые. Я обычно ехал в центре колонны, а замыкал ее замполит дивизиона. На стоянках все мы собирались в штабной машине. Там совещались, ели, отдыхали. Заместитель командира дивизиона по политической части майор Климович Ефим Захарович, призванный из запаса, был втрое старше каждого из нас. Мягкий по характеру, хороший семьянин, дальневосточник, он сам любил жизнь, любил и жалел людей, а в работе был настоящим комиссаром — заботливым, внимательным, добрым. Погиб майор Климович до обидного нелепо.
Произошло это в начале апреля 1944 года, где-то под Псковом или Островом. Мы успешно продвигались, но вот наступление приостановилось, дивизиону дали возможность отдохнуть, привести в порядок себя и материальную часть. Ждали отставшую машину-каптерку с кухней и обедом. Остановились мы на открытом месте. Невдалеке протекала небольшая речушка, скорее — ручеек. Кто-то хотел построить на этом голом месте оборону и не достроил. Не было тут ни траншей, ни щелей, однако были вырыты котлованы, видимо под землянки. Три на три метра и столько же в глубину.
В присутствии майора Климовича я вел в машине допрос фашиста-лазутчика, которого мы только что задержали. И вдруг сначала где-то вдалеке, а потом все ближе к нам раздались разрывы снарядов. И тут же я услышал голос связного:
— Товарищ капитан, артобстрел! Уходите из машины в укрытие!
Находясь снаружи, он четко понял обстановку. Но не успел я собрать документы, как прямо над головой раздался взрыв снаряда и, страшно захрипев, свалился на пол смертельно раненный Климович. Оставаясь сидеть, с большим осколком в виске навечно замер и шпион. Шинель моя, висевшая у изголовья на гвоздике, тоже была прошита многочисленными осколками… Я выскочил из машины и кинулся туда, куда бежали все — к котловану, накрытому сверху плащ-палаткой и приспособленному под временную землянку. Я спрыгнул вниз и с трудом просунулся в уголок. «Ну и набилось тут…» — только успел я подумать, как в этот котлован влетел снаряд и ухнул взрыв…
Что там было после, мне рассказали спустя десять дней. А было так. Как только артобстрел кончился (видимо, где-то поблизости сидел фашист-корректировщик), наши санитары начали, оказывать раненым медицинскую помощь. Подбежали они к котловану, развороченному взрывом, и увидели, что спасать там уже некого… Решили котлован зарыть, сделав его братской могилой.
Апрельская земля была твердая, мороженая, чуть припорошенная снегом. Копать было трудно. Не знаю, как это было на самом деле, но говорят так: бросая очередную порцию земли, кто-то закричал: «Стой! Там живой есть — шевелится!» То ли холодная земля со снегом мне помогла, то ли я сам по себе очнулся. И заворочался. Тут-то меня и заметил один солдат. Меня вытащили всего в крови, уложили на носилки и отправили в госпиталь.
Мне всегда везло. Бывало, казалось, должен быть не раненым — убитым! Но все кончалось благополучно. Вот, например, такое: сижу в своей или чужой землянке. Тихо, но что-то подмывает меня уйти отсюда, хотя вроде и незачем. Ухожу. А вернувшись, нахожу землянку разбитой прямым попаданием снаряда. И так несколько раз. Я думаю, что берегла меня любовь моей матери…
Однажды Сергей Шорников приволок откуда-то огромный красивый мотоцикл без коляски. С полным баком бензина.
— Садись, прокачу! — предложил он мне. — Не боишься с ветерком промчаться?
Было раннее утро, воздух после дождя — свежий, теплый, широкая шоссейная дорога пустынна и в отличном состоянии. Чего бы не покататься? А тут еще толпа зевак подзуживает: мол, Шорников лихач, каков же наш «опер»? Струсит или поедет?
А внутренний голос уже шептал: «Не садись, найди причину!» Но причины не находилось. Было свободное время, ни артобстрела, ни противника поблизости…
— Валяй, — говорю, — жми на всю железку! И сажусь на заднее сиденье.
Сергей рванул с места. То, что он классно водил автомобили любой марки, мне было известно — ездил пассажиром у Сергея. Но то, что он умел водить и мотоцикл, я не знал. А теперь вот убедился и по- хорошему завидовал Сергею: «Вот черт, и все-то он умеет!»
Ничего не скажешь, гонщик он был отменный. Мы стремительно летели по гладкой поверхности отличного шоссе, и выжимал Сергей из машины все, на что она была способна. Я сидел, ухватившись рукой за поясной ремень Сергея, и не видел за его широкой спиной того, что делается там, впереди. А там была огромная воронка, через которую построили деревянный мост-времянку. Сейчас его широкие шлифованные доски после дождя были сырыми.
Не снижая скорости, Сергей хотел перемахнуть этот мостик, да просчитался, не учел, что тот был мокрым. Меня оторвало от мотоцикла, подбросило вверх метра на три-четыре, и я оказался в свободном полете. Пролетев так метров десять, я брякнулся точнехонько на Шорникова, уже лежавшего под мотоциклом. Все это происшествие заняло мгновение…
Хотя я и ушибся о мотоцикл, но не очень сильно. Тут же вскочил на ноги и наклонился к Сергею.
Шоссе пустынно, помочь некому. А Сергей здорово разбился, весь в крови, срочно нужен противостолбнячный укол…
— Давай садись, поедем обратно, — морщась от боли, сказал Сергей, уже проверивший состояние машины.
Вернулись мы благополучно. Кто-то сразу крикнул доктора, который тут же обработал наши раны. А Сергей как ни в чем не бывало сыпал шуточки:
— Смотрю — летит наш опер! Хорошо так летит и — посадочную площадку себе выбирает. И что бы вы думали? Удивительная точность попадания!
Сергей быстро рос по службе. На моих глазах, начав с начальника разведки бригады, стал комбатом, а теперь и командиром дивизиона. Грудь его была вся в орденах. Войну мы закончили с ним в Берлине, расписались на стенах рейхстага.
Долгий путь по фронтовым дорогам прошли мы бок о бок с Сергеем Шорниковым.
Освобождали Ленинград от вражеской блокады, очищали от фашистов Ленинградскую область, Прибалтику, Польшу, Германию, Карельский перешеек. Брали Ригу, Таллин, Данциг и другие города. Сравнительно короткую по времени, но полную событиями жизнь прожили мы вместе. И только потом, уже после войны, постоянно контактируя с ветеранами моей родной пехотной дивизии, я подумал: а что же это я забыл о не менее родной 96-й артбригаде? Помня, что Сергей Шорников уроженец Москвы, я сделал запрос в московский адресный стол. Но то ли моих сведений о Шорникове не хватило, то ли по какой другой причине, мне ответа не дали. Так, сожалея, я прекратил свои попытки найти кого-нибудь из своей артиллерийской артбригады.
