Оказывается, в заинтриговавшем нас засилье пластики, не расфасованной соответствующим комментарием, мы все же верно ощутили редкую напряженность, эмоциональную насыщенность, заряженную чуть ли не в каждой детали.
…Розмари Аккерман из ГДР – первая женщина в мире, преодолевшая двухметровую высоту.
Потом мировой рекорд перешел к итальянке Саре Симеони – она прыгнула на один сантиметр выше.
Но на Олимпиаде в Москве высота в сто девяносто четыре сантиметра оказалась непреодолимой для Аккерман.
Она прыгала после Симеони, легко взявшей эту высоту и прилегшей за кадром ТВ на траву.
Сбившая в последний раз планку Аккерман заспешила уйти из прыжкового сектора.
Но в это время на матричном табло – на этом грандиозном подобии телеэкрана – возникло ее до нельзя огорченное лицо.
И тогда чемпионский характер Аккерман, несмотря на только что перенесенное поражение, проявился у всех на глазах.
Она улыбнулась своему печальному портрету – и отраженную экраном улыбку увидел весь зааплодировавший ей стадион и вслед за ним миллионы зрителей.
ТВ непосредственно вмешалось (не просто включилось для своевременности отражения) в ход соревнований.
Телезрителям удалось увидеть борьбу с собой (борьбу уже в несколько ином эмоциональном ключе, чем у побежденной ею соперницы) и олимпийской чемпионки Сары Симеони.
Прослезившись от радости уже завоеванной в Москве победы, итальянка, однако, осталась в секторе.
Она решила побить еще и мировой рекорд.
Это, конечно, требовало новых сил, новой сосредоточенности.
На глазах у миллионов выдающаяся спортсменка сделала все, чтобы забыть выдающуюся победу ради результата еще более выдающегося, результата, который никогда еще не был подвластен никому в ее спортивном жанре.
Это желание сразу шагнуть на следующую ступень, отложив заслуженное торжество, не могло не взволновать трибуны и особенно телезрителей, наблюдавших состояние олимпийской чемпионки, можно сказать, в упор, вплотную.
Рекорд не был побит. Но Симеони с помощью ТВ подарила зрителю несколько минут, рассказывающих о большом спорте, о необходимом для побед в нем честолюбии столько, что изложение этого потребовало стольких страниц.
Матричное табло над чашей Лужников было еще одной изобразительной реальностью Московской Олимпиады.
Зрелище, непосредственно воспринимаемое трибунами тут же воспроизводилось на табло.
Подчеркнем: воспроизводилось, не просто зеркально отражалось. В таком воспроизведении событий сказывался уже приобретенный ТВ художественный опыт. Опыт преобразования того, что происходит в спортивном мире.
Получалось, что при несомненной метафоричности изображенного на табло происходящее на поле все равно читалось на гигантском, поднятом над трибунами стадиона телеэкране прямо-таки документом.
Метафора, словом, не вступала в противоречие с документом, смыкалась с ним, создавая реальность.
Каждый мог теперь вместо вопроса к себе: что я видел? – перепроверить себя: а что я увидел?
Итак, роман с футболом превратился в роман с телевидением – да неужели же я буду так прямолинейно воспринят в тех поисках себя, что совершались в мире спорта, вторгавшегося в остальной мир и менявшегося под воздействием всего в том мире происходившего?
А с другой стороны – разве же и футбол, и телевидение не изобретены человечеством для углубления самопознания? Что, в конце концов, всего важнее?
Поэтому и понятый прямолинейно не буду слишком уж огорчен.
Что плохого в прямой линии – как-никак кратчайшее расстояние между двумя точками.
Лишь бы эти точки приложения сил верно и вовремя найти.
