заключили секретный союз с наиболее решительными антиправительственными элементами, главным образом из клана Тёсю. Эти кугэ, свободные от полицейского надзора и пользовавшиеся большим влиянием благодаря своей близости к императору, составили ядро, вокруг которого оппозиционные даймё (из кланов Сацума, Тёсю, Тоса и Хидзэн) образовали антиправительственный союз. Можно сказать, что первым сознательным политическим движением против сёгуната был именно этот союз или объединение придворной знати с самураями (кобу-гаттай)[21]{13}. Деятельность этого союза особенно усилилась после смягчения системы санкин-котай в 1862 г., в результате чего даймё получили возможность беспрепятственно посещать Киото. Однако с обострением борьбы этот союз распался. В качестве лидеров движения за реставрацию выдвинулись самураи низших рангов и ронины, тогда как даймё, сбитые с толку быстрым поворотом событий и напуганные экстремизмом своих вассалов, в особенности из клана Тёсю, выпустили инициативу из своих рук, которая перешла к честолюбивым советникам, или ронинам[22].
Есть некоторый элемент иронии в том, что культ преданности императору, который в течение длительного времени насаждали феодальные власти бакуфу, обернулся против них же самих, когда их политические противники выставили лозунг «сон-но» (уважение к императору). Бакуфу трудно было бороться против этого лозунга, поскольку оно не могло противопоставить ему какой-либо другой лозунг. Положение трона при режиме Токугава ничем не отличалось от того положения, которое он занимал при предшествующих сёгунатах — Камакура и Асикага. Тот факт, что сёгун обладал фактической властью, а император находился в строгом уединении в Киотоском дворце, теоретически обосновывался тем соображением, что личность императора не должна оскверняться заботами о государственных делах; поэтому император как бы передавал на время свои полномочия главнокомандующему, носившему титул «сэйитай-сёгун», хотя теоретически император продолжал оставаться носителем власти.
Токугавский сёгунат окружил трон непроницаемой стеной церемониальных рогаток и до такой степени ограничил его связи с внешним миром, что император никогда не мог играть сколько-нибудь заметной роли в политической жизни страны. Но в течение двух с половиной веков токугавского господства в японском обществе вызревала новая политическая идеология, которая оказывала все большее и большее влияние на умы образованных кругов. Под влиянием высланного из Китая при минской династии Шу Шун-суя, или Чу Шун-шуя 1600–1682 гг.), в клане Мито образовалась школа историографов вокруг мецената историков — Токугава Мицукуни 1628–1700 гг.). Мицукуни попросил китайского ученого помочь написать историю Японии — Дай Нихон Си, причем красной нитью через всю книгу должна была проходить идея преданности трону. Исследователи, пожалуй, преувеличивают, когда подчеркивают влияние этого труда на современников, потому что он был опубликован только в 1851 г., да и то лишь частично. Кроме того, этот труд, написанный в строгом классическом стиле, был малодоступен для рядовых самураев[23]. Но как первый труд он несомненно послужил стимулом для появления других исследований, излагавших те же самые взгляды[24].
Наиболее деятельными пропагандистами идеи преданности трону были сторонники возрождения Синто, обычно называемые кокугакуся, или националистической школой. Самой крупной фигурой среди них был Мотоори Норинага 1730–1801 гг.), который осуждал преклонение перед всем китайским, пронизывавшее японскую литературу, и прославлял местную, чисто национальную культуру. Мотоори и его последователи сумели внушить огромному числу своих соотечественников чувство преданности императорскому семейству и восторженность по отношению к японскому духу. Однако было бы неправильно полагать, что узкий и замкнутый национализм мешал выдающимся мыслителям того времени правильно оценить значение достижений западной науки.
Несмотря на то, что кокугакуся неустанно проповедовала верность трону, нанося тем самым ущерб политическому престижу бакуфу, наиболее проницательные умы среди них не видели противоречия между своим учением и стремлением ознакомиться с культурными достижениями Запада. Через голландцев многие из них довольно хорошо усвоили западную науку и политические учения[25]. Наиболее ревностными учениками голландской школы являлись ронины и самураи низших рангов, которые, порвав связь с кланами, могли посвящать науке все свое время. Нелегко было этим людям овладеть иностранными языками. Они встречали массу трудностей: отсутствие источников существования, недостаток книг, предрассудки ортодоксальных конфуцианских ученых, преследования со стороны властей и даже убийства, совершаемые фанатиками из лагеря противников иностранного влияния[26] . Такие смелые люди, как Сакума Сёдзан, Ватанабэ Кадзан, Такано Тёэй, Ёсида Сёин, поплатились жизнью за свое желание овладеть знаниями Запада и применить их к условиям Японии. Их преемники, дожившие до периода Мэйдзи, были такими же, как и они, бедными самураями или ронинами, испытавшими всю тяжесть репрессий бакуфу, но которые, тем не менее, были в курсе всех достижений науки в других странах и оказались наиболее подготовленными для того, чтобы играть руководящую роль в борьбе за свержение бакуфу и утверждение нового режима.
Когда токугавский режим перешагнул за двухсотлетний рубеж своей истории, перед ним возник целый ряд очень серьезных проблем. На протяжении последних нескольких лет страну потрясали стихийные бедствия — землетрясения, наводнения, голод, пожары. Положение сельского хозяйства было до того катастрофическим, что неурожай неизбежно влек за собой голод. Наиболее серьезные стихийные бедствия обрушились на страну в памятном 1833 г. Затем голодные годы следовали один за другим. В 1837 г. на улицах Нагоя валялись сотни непогребенных трупов. Хронические бедствия в сельском хозяйстве вызывали крестьянские восстания, причем к концу эпохи численность и размах этих восстаний значительно возросли{14}. Время от времени в крупных городах вспыхивали рисовые бунты, или утиковаси. Характерной чертой этих бунтов являлось участие в них ренинов и даже мелких чиновников, которые часто стояли во главе повстанцев. Наиболее ярким примером утиковаси может служить неудачное восстание 1837 г. в Осака, связанное с именем Осио Хэйхатиро[27]. Осио был мелким полицейским служащим и высокообразованным человеком. Возмущенный неспособностью властей справиться с отчаянной нищетой народа, он выпустил манифест, в котором обосновывал свои взгляды и призывал бедноту к восстанию. Хотя вследствие предательства это восстание было подавлено, оно вызвало такой отголосок в стране, что в самых отдаленных частях Японии начали вспыхивать восстания городской бедноты и крестьян, во главе которых вставали ронины, считавшие себя «учениками Осио» и призывавшие к «уничтожению грабителей страны». Слабость централизованной власти крайне затрудняла подавление таких восстаний и толкала более смелых людей на борьбу против бакуфу. Дороги страны были наводнены разбойниками, и, так как сёгунат не рисковал вступать с ними в борьбу, богатые горожане создавали свои собственные отряды телохранителей. Теперь многие открыто выступали против изоляционистской политики бакуфу, требуя открытия страны для внешней торговли и поощряя стремление к овладению знаниями Запада. Крупные купцы, связанные по рукам и ногам феодальными законами, запрещавшими внешнюю торговлю, и раздраженные политикой «гоёкин» (принудительных займов), к которой прибегало обанкротившееся бакуфу, искали в Широких народных массах поддержки в борьбе за расширение национального рынка и изыскание лучших возможностей для капиталовложений, чем те, которые давали им землевладение и ростовщичество. В лице крупных тодзама, возглавлявших кланы Сацума, Тёсю, Тоса и Хидзэн, они видели своих политических союзников, которые осторожно объединялись для согласованного выступления против бакуфу. Однако непосредственную угрозу для режима Токугава представляло крестьянство, являвшееся основным производительным классом, а также ронины и Самураи низших рангов, которые, будучи политически наиболее активным классом, часто увлекали за собой и лиц, стоявших рангом выше их. Бакуфу делало отчаянные попытки отразить натиск своих противников при помощи конфуцианской морали, а также посредством укрепления кастовой системы. Но в условиях неуклонного возрастания роли денег и распадения кастовых связей эти попытки не могли привести к успеху. Тщетность попыток преодолеть социальные бедствия с помощью одних лишь призывов к соблюдению конфуцианской этики вскоре поняли и сами токугавские правители. Среди наиболее дальновидных руководителей правительства начали расти сомнения в целесообразности дальнейшего сохранения строгой изоляции Японии от внешнего мира.
В обстановке непрерывных восстаний, приведших правительство на край банкротства, оно столкнулось лицом к лицу с угрозой внешнего вторжения. Эта внешняя опасность, возникшая как раз в период разложения феодального режима, роста восстаний и наибольшего политического недовольства, оказалась решающим фактором, показавшим раз и навсегда несостоятельность правления бакуфу. Кроме
