— Я стара, — продолжала она. — Если я посмотрю в это…
Она указала на шар, стоявший рядом с ней.
— Я не увижу ничего, кроме финального занавеса.
Она замолчала, но меня удерживало возле нее ощущение, что она хочет сказать что-то очень важное для меня. Она приподняла руку и указала на вход нашей палатки. Даже слабое движение, видимо, утомило ее.
— Посмотри… под циновкой…
У входа лежала темная циновка, сплетенная не из полосок кожи и меха, как другие, а из какого-то растительного материала. Циновка была очень старая. Когда я по приказу Утты подняла эту циновку, то увидела на обратной ее стороне нечто, чего раньше не видела.
— Руку… над… этим…
Мысленные слова Утты звучали как ужасающий шепот. Я перевернула циновку и протянула руку над ее поверхностью, и сразу линии на циновке загорелись, и руны на ней ожили.
Тогда я поняла, что оковы, которые Утта наложила на меня, не зависели от моей воли, а были под властью ее желаний. Это связывало меня с ней и с ее образом жизни.
Во мне вспыхнуло возмущение.
Она приподнялась. Руки ее упали.
— Мой народ нуждается…
Было ли это оправданием, началом просьбы? Но ведь это не мой народ, и он не принимал меня. Я не пыталась бежать раньше, потому что Утта предложила вернуть мне утраченные знания. Но если она и в самом деле уйдет за финальный занавес, то уйду и я!
Она легко читала мои мысли. При наших отношениях я не могла закрыться от нее.
Она медленно покачала головой.
— Нет, — ответила она на мой план. — Ты нужна им.
— Я не их ясновидящая, — быстро возразила я.
— Будешь…
Я не могла с ней спорить. Она как-то сразу осунулась, усохла, словно это слабое столкновение ее и моей воли истощило ее чуть ли не до смерти. Я встревожилась и позвала Аторфи. Мы дали Утте укрепляющего, но видимо, настало время, когда оно не могло больше удерживать боровшийся разум в изношенной одежде плоти. Она еще жила, но держалась одним разумом, который нетерпеливо рвал эти ненужные связи с миром, желая вырваться на свободу и исчезнуть.
Она лежала так, и этот, и следующий день. Тщетно Аторфи и Висма делали все, что могли, чтобы поднять ее. Но она все еще имела слабую связь с землей и с нами. Когда я выглянула из палатки, то увидела, что весь клан молча сидит, глядя на дверь.
К полуночи на Утту внезапно нахлынула волна жизни. Я почувствовала ее приказ, когда глаза ее открылись и она взглянула на нас осознанно и требовательно.
— Айфинга!
Я подошла к двери и сделала знак вождю, сидевшему между двумя кострами, которые люди развели как защиту от того, что могло наползти из темноты. Айфинг пошел неохотно, но и без промедления.
Висма и Аторфи приподняли Утту повыше на подпорке, так что она почти сидела.
Она сделала правой рукой жест, подзывая меня.
Висма посторонилась, давая мне дорогу. Я встала на колени и взяла холодную руку Утты. Ее пальцы крепко, до боли, сцепились с моими, но ее мозг больше не касался меня. Она держала меня, но смотрела на Айфинга. Он опустился на колени на почтительном расстояния от Утты. Она заговорила вслух, и голос ее был крепким, вероятно таким, как в дни ее молодости.
— Айфинг, сын Трина, сын Кейна, сын Джепа, сын Эверета, сын Столла, сын Кжола, чей отец Опсон был моим первым супругом, настало время, когда я шагну за финальной занавес и уйду от вас.
Он тихо вскрикнул, но она подняла руку, держа меня другой своей рукой, а затем протянула к нему обе руки, подтягивая мою.
Он тоже протянул к ней обе руки, и я увидела в его лице не личную печаль, а страх, который испытывает ребенок, оставленный взрослым, чье присутствие означало защиту от ужасов тьмы и неизвестности.
Утта вложила мою руку в его ладони, и он сжал ее так крепко, что я вскрикнула, поскольку не ожидала ничего подобного.
— Я сделала для вас все, что могла, — сказала она. Этот гортанный язык, которому я выучилась, был так же груб для моих ушей, как и жестокий захват моей руки Айфингом.
— Я воспитала другую, чтобы она служила вам, как служила я. — Утта сделала усилие, чтобы выпрямиться и покачнулась.
— Я сделала все!
Последнее слово она выкрикнула с торжеством, как военный клич, брошенный в лицо смерти. Затем она упала назад, и последняя ниточка, связывавшая ее с нами, порвалась навсегда.
Глава 5
Похороны Утты были великой церемонией для вупсалов. Я никогда такого не видела и была ошеломлена их приготовлениями. Такой ритуал не вязался с варварством, он больше напоминал веками установленный образец похорон в очень древней цивилизации. Возможно, это был последний осколок древнего акта принесенного ими из начала, теперь настолько скрытого в туманном прошлом, что они его уже не помнили.
Аторфи и Висма одели ее во все самое лучшее, что нашлось в ее дорожных сундуках, а затем несколько раз обернули полосами смоченной кожи, которые стянули и упаковали ее усохшую плоть и тонкие кости на вечные времена. Тем временем мужчины племени ушли на юг почти на день пути и там вырыли яму такой же ширины, как палатка, в которой Утта провела свои последние дни, перевезли палатку и сани, нагруженные камнями, и установили в яме.
Я искала возможности убежать во время всего этого, но магия Утты держала меня, и мне недоставало сил, чтобы разбить руны, на которые я по незнанию наступала, когда шла по ее палатке. Когда я попыталась выйти одна за пределы лагеря, то почувствовала приказ вернуться, с которым не могла бороться. При всей моей воле и стремлении бегство было невозможным.
В течение четырехдневных приготовлений я оставалась одна в своей новой палатке, поставленной чуть в стороне. Видимо, племя рассчитывало получить от меня какую-нибудь магию, благоприятствующую их делу, поскольку от меня не требовали помощи в работе для Утты, и я была благодарна им за это.
На второй день женщины принесли два дорожных сундука и оставили их в моей палатке. Я открыла их. В одном были узлы и мешочки с травами, большую часть которых я узнала. Они употреблялись для лечения или для наведения сонных галлюцинаций. В другом был хрустальный шар Утты, ее жаровня, жезл из полированной кости и два свитка, вложенные в металлические трубочки, попорченные временем.
Я жадно схватила трубки, но не сразу смогла их открыть. На них были выгравированы символы, некоторые из которых я знала, хотя они слегка отличались от тех, которые я видела раньше. На концах трубки был глубоко вырезан один знак.
Гравировка, казалось, была менее затронута временем, чем сами трубки. Здесь была тонкая вязь буквенной руны — только я не могла ее прочесть — обвивавшейся вокруг маленького, но четкого рисунка меча, перекрещенного жезлом власти. Я еще ни разу не видела эти два символа в такой комбинации, потому что у Мудрых женщин жезл был знаком волшебницы, а меч
— знаком воина, а такой контакт знаков женского и мужского считался бы неприемлемым и неприличным.
При более внимательном изучении я наконец нашла чуть заметную щелку и с большим трудом раздвинула тугие захваты. К своему великому удивлению, я увидела, что хоть свитки и целы, но я не могу их прочесть.
