чудовище с шумным выдохом приземляется между ними, выбив копытами четыре небольшие кротовины. Каждый из них — как дышащая осажденная крепость. Будущее невнятно и набрано, как мозаика, из прошлых событий, из обязательств и неразрешимых проблем, которые запуганы клубком. Земля дрожит и ходит ходуном, потом успокаивается. Красный глаз огня с ходом часов гаснет. Приходит утро. Выжившие сыновья Фестия — Ификл, Афар, Евипп, Плексипп, Еврипил, Протой, Прокаон, Клитий и Иппофой — исчезли. Охотники поднимают головы от тяжкого сна и видят знак, оставленный дезертирами, который может предвещать как счастье, так и несчастье, может оказаться и отвратительным тотемом, и скорбным напоминанием: брошенный братьями труп Комета сидит у входа в рощу, прислонившись к стволу огромной ольхи, и к руке его привязано копье.
Собаки рассыпались веером и убежали вперед: голова опущена, нос в землю и пытается поймать запах. Аура тявкнула им вслед, она бы с удовольствием присоединилась к стае. Вскоре они превратились в белые и светло-коричневые движущиеся точки, едва различимые на фоне голой земли и сухой травы. Они обогнули самый дальний с южной стороны отрог Аракинфа. Стояло раннее утро, и западный склон был в тени.
Мелеагр спустил собак и отправил их выслеживать сыновей Фестия. Охотники последовали за животными и за их дичью в остывший за ночь воздух, который катился вниз с верхних склонов, оставляя за собой тонкую пелену дымки. Обильная роса тут же промочила им ноги, и все, кроме Линкея, принялись мигать и щуриться, повернувшись спиной к отраженному поверхностью залива свету и войдя в тень. Затем — как будто сама гора давала знать, что почувствовала их вторжение в область ее компетенции, — откуда- то со склона донесся странный крик, раздавленный расстоянием до одной-единственной нисходящей ноты; он завис на мгновение в тихом утреннем воздухе и долетел до них, как унесенный ветром отзвук выстрела. Человеческий крик.
Они подняли головы и успели отсчитать один… два… три удара сердца, прежде чем крик оборвался. И никакого движения на склонах горы. Они снова посмотрели вниз, все, кроме Линкея, который все еще пытался отследить растворившийся в воздухе звук. Его взгляд проник сквозь шероховатую шкуру горы в лежащие под ней, набросанные в спешке друг на друга пласты аллювиальной почвы, которые мягким панцирем обволакивали твердый известняк. Нутро горы кипело жизнью. Бесчисленные замкнутые в раковины существа роились в застывшем море тьмы и камня. Ид потянул его за руку. Линкей, судя по всему, смотрел в пустоту, но взгляда оторвать не мог.
Аталанта смотрела на него без всякого излишнего любопытства: Линкей — зоркий, так же как Тесей и Пирифой неразлучны, как Пелей и Теламон — убийцы собственного брата Фока, а Ясон — единственный в мире капитан единственного в мире судна. Так же, как она сама — медвежья воспитанница или девственница. Или — победительница вепря. Ид взял брата за руку и повел вперед. Охотники двинулись дальше по следу, оставленному теми, кто сбежал ночью.
Колонна растянулась, и двое братьев вскоре отстали от остальных, присоединившись к Нестору и Фениксу, которые вели Терсита.
Бегство сыновей Фестия — что-то вроде приманки или наживки или по крайней мере задумано как таковое, думал Меланион, который шел в хвосте колонны. Крики пойманного в петлю фавна привлекут его мать; падаль кормит и ворон, и червей. Через собак к сбежавшим людям, через людей — к вепрю. Ибо зверь сначала нападет на ту группу, что поменьше. А через вепря к Аталанте. И через Мелеагра. Через того, кто непременно заведет их в самое пекло, как он и должен, — так же, как его собаки сейчас уводят их в сторону от правильного пути. Всех, кроме него. Он внимательно оглядел местность, выискивая подтверждение своим догадкам, и глаза его прошлись от самой вершины до кромки воды и обратно. Что-то есть такое у него в памяти или — что-то такое, что ему еще предстоит встретить.
Они обогнули подножие Аракинфа, и ненавязчивый поначалу подъем начал понемногу становиться круче. Полоса корявой дубовой поросли, которая с самого утра тянулась параллельно их маршруту, сделалась плотнее, спустилась вниз по склону и заставила их прижаться к берегу. Солнце рассеяло собравшиеся у вершины облака и обрушилось им на головы в полную силу. Лагуна, которая лежала от них по левую руку, чуть впереди сужалась до протоки, а потом снова делалась шире и превращалась в тихое озеро; дальше воды не было. Собаки вдалеке остановились на берегу быстрого горного потока, который по дороге к лагуне прорыл себе в почве глубокую ложбину. Они обнюхивали берег ручья, перемещаясь то вверх, то вниз по течению, пытаясь поймать след. Выше по склону русло исчезало в непроходимых дубовых зарослях. Сбитые с толку собаки двинулись вниз, к воде.
Там, где лагуна сходила на нет, поверхность воды прорезали небольшие песчаные отмели. Герои спустились с откоса и собрались на берегу, где между сушей и водой стеной стоял тростник. Ид и Линкей, то и дело запинаясь, шли вниз, первый вел второго, который двигался теперь совсем как слепой и как-то нелепо размахивал здоровой рукой — как будто отгонял назойливых насекомых. Терсит и его помощники приближались еще того медленнее. Охотники сидели и смотрели на отстающих, которые дошли до ложбины и заковыляли вдоль нее, пока не выбрались на ровное место у самой кромки воды, где поток разбежался десятком маленьких ручейков. Между этими ручьями с виноватым видом суетились собаки. Сыновья Фестия как будто на крыльях улетели. След был потерян.
Мелеагр ударил в землю комлем копья. Аталанта увидела, как встал Анкей: лоб наморщен, он явно думает о чем-то, а о чем — не ясно. Аркадянин забросил на плечо секиру и огляделся вокруг, потом опять нахмурился. Она попыталась перехватить его взгляд, но вместо того, чтобы встретиться с ней глазами, он вперился в основную группу мужчин, которые тоже начали подниматься на ноги. Собаки тявкнули пару раз. Аура заворчала в ответ. Дальше придется идти через тростник.
Молочай — его пушистые стебли там и сям торчали между тростниками. Передние двинулись напролом, ломая стебли, и вскоре млечный сок сплошь покрыл голени и бедра тех, кто шел сзади. Они почувствовали, как кожа начала чесаться и гореть. Молочай густо рос по всему краю лагуны, скрываясь среди тростника, перемежаясь с дикорастущим льном и мальвой, чьи голубые и розовые цветы манили их обещанием краткой передышки от жгучего сока. Они слышали, как в голос кричит от боли Терсит, пока его носильщики окончательно не выбились из с ил и не отстали. Дальше тростник стал еще выше, скрыв их с головой, а влажная земля сменилась настоящей топью. Они потеряли друг друга из виду и шли теперь по одному, бредя по тошнотворной солоноватой воде и раздвигая высящиеся со всех сторон волокнистые стебли. Солнце висело прямо над головой, а они, лишенные теней, все шли и шли сквозь высокий тростник, и единственным ориентиром служила глубина воды, нараставшая по мере удаления от берега.
Тростник вокруг Аталанты легонько покачивался: конвекция заставляла воздух двигаться, и над поверхностью лагуны то и дело пробегали мимолетные сквознячки. По эту сторону от Аракинфа ветров, которые заслуживали бы называться ветрами, не существовало. Люди ломились сквозь тростник, но шорох и мягкие согласные движения стеблей застили и взгляд, и слух. Люди были со всех сторон, россыпью: их выдавал плеск воды под ногами. Над головой бесшумно скользнула тень: белоснежный, с темной окаемкой взмах крыльев, сложенная зигзагом шея под желтоклювой головой цапли. Исчезла. Все знают, что вепрь обожает болота, мутная вода которых холодит ему брюхо. Призрачный след улетевшей птицы запутался в верхушках камышей, подрагивая в такт движениям ее зрачков. Аура хватала воздух пастью. Звук бредущих по колено в воде мужчин стал тише. Аталанта почувствовала, как кожурой опадает с нее ощущение мужского присутствия и как его вытесняет привычное — роскошное — чувство одиночества. Потом вернулась мысль о двоих мужчинах. Они все равно ее отыщут, голова к голове, как два молодых бычка. Она — та стрела, которой суждено пронзить их обоих и скрепить между собой. Мысль была мимолетная и ушла в никуда, стоило только Аталанте попробовать на ней сосредоточиться.
Вода под ногами начала перемежаться отмелями. Головы, плечи, а потом и торсы поднялись над зыбкой поверхностью тростниковых зарослей: герои выбрели на береговую полосу, к подножию небольшого утеса. За камень цеплялись жаждущие влаги деревья, прошив корнями темные зигзаги глубоких расселин. Самая широкая прорезала скалу сверху донизу: вход в узкое ущелье. Устье густо заросло чахлыми олеандрами и терпентинами; судя по всему, когда-то уровень воды в лагуне поднимался, и вода плескалась возле самых корней, а потом отступила, оставив деревья сохнуть на твердом белом камне. Время от времени ветер, набегавший на тыльную сторону горы, отыскивал этот проход и выдувал из расщелины облако желтой пыли. Сверху сыпались мелкие камушки и дробью рассыпали эхо от звонких при падении щелчков.
