представлением о героизме и величии, если только их луч не озаряет жизнь великих мира сего, - а тогда эти добродетели можно отыскать на небесах, сияющие, как созвездие, - эта хрупкая, маленькая, терпеливая женщина, опирающаяся на человека еще не старого, но изможденного и седого, - его сестра, которая одна пришла к нему, покрывшему себя позором, вложила свою руку в его и с кротким спокойствием и решимостью бодро повела его по каменистой тропе.
- Еще рано, Джон, - говорит она. - Почему ты уходишь так рано?
- Всего на несколько минут раньше, чем обычно, Хэриет. Раз у меня есть время, мне бы хотелось - такая уж причуда - пройти мимо того дома, где я с ним расстался.
- Жаль, что я его не знала и ни разу не видела, Джон.
- И это к лучшему, дорогая моя, если вспомнить о его участи.
- Но я бы не могла сожалеть о нем больше, даже если бы и знала его. Разве твоя скорбь не моя? Но если бы я его знала, может быть, ты, говоря о нем, считал бы, что я разделяю твои чувства больше, чем теперь.
- Милая моя сестра! Разве я не уверен в том, что нет такой печали или радости, которую ты не разделяла бы со мной?
- Надеюсь, что уверен, Джон, потому что так оно и есть!
- Разве могла бы ты стать мне милее или ближе, чем сейчас? - сказал ее брат. - Мне кажется, что ты его знала, Хэриет, и разделяла мои чувства к нему.
Она обвила его шею рукой, опиравшейся на его плечо, и ответила нерешительно:
- Нет, не вполне.
- Да, ты права, - сказал он. - Ты думаешь, что я не причинил бы ему вреда, если бы позволил себе ближе познакомиться с ним?
- Думаю? Нет, не думаю, а знаю.
- Богу известно, что умышленно я бы не причинил ему зла, - отозвался он, грустно покачивая головой. - Но его репутация была слишком дорога мне, чтобы я рисковал повредить ей своею дружбой. Согласна ты с этим или не согласна, дорогая моя?..
- Я не согласна, - спокойно сказала она.
- Тем не менее это правда, Хэриет, и у меня легче становится на душе, когда я, вспоминая его, думаю о том, что в ту пору меня огорчало. - Он оборвал свою печальную фразу, улыбнулся ей и сказал: - До свидания.
- До свидания, дорогой Джон! Вечером, в обычное время и на прежнем месте, я тебя встречу, как всегда, когда ты будешь возвращаться домой. До свидания.
Милое лицо, которое она обратила к брату, чтобы его поцеловать, было для него родиной, жизнью, вселенной, и вместе с тем источником его возмездия и скорби. Облако, которое он видел на этом лице, хотя и светлое и безмятежное, как сияющие облака на закате солнца, а также постоянство ее и преданность и принесенные ею в жертву довольство, радость и надежды были для него горькими плодами совершенного им преступления, вечно зрелыми и свежими.
Она стояла у двери, сжав руки, и смотрела ему вслед, пока он шел мимо дома по грязному и неровному участку, который прежде (совсем недавно) был веселой лужайкой, а теперь превратился в пустырь, где поднимались среди мусора недостроенные жалкие домишки, беспорядочно разбросанные, как будто они были посеяны здесь неискусной рукой. Каждый раз, когда он оглядывался он оглянулся раза два, - ее милое лицо согревало его сердце, как светлый луч. Но когда он побрел дальше и уже не видел ее, у нее на глазах выступили слезы.
Она недолго мешкала в раздумье у двери. Нужно было исполнять повседневные обязанности, приниматься за повседневную работу - ибо эти заурядные люди, в которых нет ничего героического, часто работают не покладая рук, - и Хэриет вскоре занялась своими домашними делами. Когда с ними было покончено и жалкий домик вычищен и приведен в порядок, она с озабоченным видом пересчитала деньги - их было мало - и задумчиво вышла из дому купить провизию к обеду, придумывая, как бы сэкономить. Да, неприглядна жизнь таких смиренных людей, которые не только не кажутся героями своим лакеям и служанкам, но и не имеют ни лакеев, ни служанок, перед кем можно было бы покрасоваться своим геройством!
Пока она отсутствовала и никого не было в доме, к нему приблизился, но не с той стороны, куда ушел брат, джентльмен, быть может, уже не первой молодости, однако здоровый, цветущий и статный, с веселым ясным лицом, приятным и добродушным. Брови у него были еще черные, черными были и волосы, но седина уже заметно их посеребрила и красиво оттеняла широкий чистый лоб и честные глаза.
Постучав в дверь и не получив ответа, джентльмен сел на скамейку на крылечке и стал ждать. Ловкое движение пальцев, которыми он барабанил по скамье, напевая и отбивая такт, как будто обличало в нем музыканта, а необычайное удовольствие, какое он испытывал, напевая что-то очень медлительное и тягучее, лишенное определенного мотива, казалось, обличало в нем глубокого знатока музыки.
Джентльмен еще развивал музыкальную тему, которая все кружилась, и кружилась, и кружилась вокруг себя самой, подобно штопору, который крутят на столе, и отнюдь не приближалась к концу, когда показалась Хэриет. Увидав ее, он поднялся и остался стоять со шляпой в руке.
- Вы опять пришли, сэр! - сказала она, запинаясь.
- Я осмелился это сделать, - ответил он. - Не можете ли вы уделить мне пять минут?
После недолгих колебаний она открыла дверь и впустила его в маленькую гостиную. Джентльмен уселся там напротив нее, придвинул свой стул к столу и сказал голосом, вполне соответствовавшим его внешности, и с обаятельным простодушием:
- Мисс Хэриет, вы не можете быть гордой. В тот день, когда я зашел сюда, вы дали мне понять, что вы горды. Простите, если я скажу, что я смотрел вам в лицо, когда вы это говорили, и оно противоречило вашим словам. И снова я смотрю вам в лицо, - добавил он, ласково коснувшись ее руки, - и оно противоречит им все больше и больше.
Она была слегка смущена и взволнована и ничего не могла ответить.
- Ваше лицо - зеркало правдивости и кротости, - сказал посетитель. Простите, что я доверился ему и вернулся.
Тон, каким были сказаны эти слова, делал их совершенно непохожими на комплимент. Тон был такой чистосердечный, серьезный, сдержанный и искренний, что она наклонила голову, как будто хотела и поблагодарить его и признать его искренность.
- Разница лет, - сказал джентльмен, - и честность моих намерений дают, полагаю я, право говорить откровенно. И я это делаю; потому-то вы и видите меня вторично.
- Бывает особая гордость, сэр, - помолчав, отозвалась она, - или то, что может быть принято за гордость, но в действительности это просто чувство долга. Надеюсь, всякая другая гордость мне чужда.
- А гордость собой? - спросил он.
- И гордость собой.
- Но... простите... - нерешительно начал джентльмен. - А что вы скажете о вашем брате Джоне?
- Я горжусь его любовью, - сказала Хэриет, глядя в упор на своего гостя и мгновенно меняя тон; хотя он оставался по-прежнему сдержанным и спокойным, но была в нем глубокая, страстная серьезность, благодаря которой даже дрожащий голос свидетельствовал о ее твердости. - И горжусь им! Сэр, вы, который каким-то образом узнали историю его жизни и повторили ее мне, когда были здесь в последний раз...
- Только для того, чтобы завоевать ваше доверие, - перебил джентльмен. - Ради бога, не подумайте...
- Я уверена, - сказала она, - что вы заговорили о ней с добрым и похвальным намерением. В этом я совершенно уверена.
- Благодарю вас, - отозвался гость, быстро пожав ей руку. - Я вам очень признателен. Уверяю вас, вы отдаете мне должное. Вы начали говорить, что я, знающий историю жизни Джона Каркера...
- Вы можете обвинить меня в гордыне, - продолжала она, - когда я говорю, что горжусь им. Да, горжусь. Вам известно, что было время, когда я им не гордилась - не могла гордиться, - но время это прошло. Унижение в течение многих лет, безропотное искупление вины, искреннее раскаяние, мучительное сожаление, страдания, которые, как мне известно, причиняет ему даже моя любовь, так как он считает, что
