Нагаяма ушел, а жена окликнула меня из глубины дома. С напильником в руке я вошел в комнату, где посередине стоял старый сломанный комод. На драном тюфяке сидела жена, сжавшись в комочек, рядом с ней на татами валялась детская сберегательная книжка.
– Что случилось? – спросил я.
– Кончились деньги, – со злостью ответила жена. Она родилась в префектуре Нагано, а потом судьба свела ее со мной. Даже тогда, когда у нас в доме еще была прислуга, жена все равно вставала каждое утро в четыре утра и кипятила мне чай. Такова была моя жена – упорная, но неумная. Стоило завестись деньгам, как она начинала ломать голову, какое кимоно, какой пояс ей бы купить. Жена была некрасивой: низенькая, лицо как груша. А когда она размалевывала свою физиономию, то и вовсе смотреть тошно было, и все же я ни в чем никогда не упрекнул свою жену. Ведь что она видела со мной? Даже в Кабуки[6] я ее ни разу не сводил.
– Я думал, что у нас есть около тысячи иен! – сказал я невозмутимо и отвел глаза.
Это просто взбесило ее:
– Не придуривайся! На, посчитай сам! – Она швырнула мне в лицо сберегательную книжку. В молодости мы частенько спорили из-за пустяков, дело доходило даже до битья посуды. И за двадцать лет совместной жизни я понял, что, когда жена начинает хныкать как побирушка, лучше не доводить дело до ссоры. От Ивамото мы получили пять тысяч иен, от Мураты – двадцать пять тысяч, итого тридцать тысяч иен. При нынешней жизни это все равно что капля в море. Однако ссорой ничему не поможешь.
– А что, если снять деньги с книжки? – спросил я.
– Нет, ты уж займи где-нибудь до приезда Мураты!
Я вдруг неожиданно вспомнил о ломбарде. Но свяжешься с ростовщиками – значит, выкладывай пятьдесят иен в месяц, а это все равно что выброшенные деньги. Жена сразу же найдет куда их потратить, а чтобы заработать столько же, прольешь немало пота и крови. Встретиться с женой Мураты, рассказать ей о нашем бедственном положении? Может, она посочувствует. А может, даст бог, и Мурата уже вернулся… Что-то надолго он там застрял; наверное, дел по горло. Послал мне только свою визитную карточку откуда- то из Цуруми, а это далековато. Я решил, что надо рассказать все Нагаяме, и отправился в прессовочную мастерскую, где тот сейчас работал.
За моим домом была водосточная канава, от которой исходило ужасное зловоние. Через нее перекинут деревянный мосточек без перил, и стоило перейти через него, как перед глазами возникали заводские трубы. Они хорошо были видны даже в пасмурный день. Трубы стояли в ряд, словно вцепившись в землю железной арматурой. Неподалеку маячило уцелевшее при пожаре общежитие завода «F-дэнки», заводские краны, рядом прилепились и маленькие мастерские. Я заглянул в мастерскую, где работал Нагаяма. Там не было ни забора, ни конторы, да и сама мастерская напоминала заброшенный склад. И вообще она производила странное впечатление – может, оттого, что молодые ребята, работавшие у Кобаяси, вместо того чтобы работать, гоняли лодыря, болтали без умолку.
– Что, уже закрылись? – с недоумением спросил я. Тогда Кобаяси, спавший в углу мастерской, поднялся и вышел ко мне. Мы с ним были знакомы давно, и, когда бы я его ни встретил, у него всегда были не застегнуты брюки, в руках – неизменная газета с отчеркнутой красным карандашом заметкой о велогонках.
– Как там Нагаяма? – спросил я.
– Да он же должен быть у тебя. Разве не приходил? Вот дела! – удивился Кобаяси, подняв небритый распухший подбородок. И дальше я услышал такое, во что поверить было просто невозможно, но это оказалось правдой. Недавно к Кобаяси заходили ребята из Иокогамы. Они посмотрели мою работу и показали для начала свои шайбы Гровера – десять тысяч штук. Каждая штучка у них завернута в вощеную бумагу, и шайбы упакованы в коробку. Коробка плотно закрыта и залита сверху воском. И если хоть одна шайба окажется некондиционной, можно возвратить всю партию.
– Что, завидно, наверное? – спросил Кобаяси.
Я верил и не верил своим ушам. Я выбиваюсь из сил, работаю как проклятый, изготовил уже тридцать тысяч шайб – да мне все завидовать должны! Я выдавил из себя улыбочку. Но Кобаяси отвернулся от меня:
– Да. Серьезные ребята. Может, это и жестоко, но я выхожу из игры!
Я подошел к ящику из-под мандаринов, где лежала моя продукция, и положил на дрожащую ладонь шайбу. «Пусть она немного погнута, – подумал я, – все равно она стоит этих денег». Конечно, крупные заводы, оборудованные специальными автоматическими станками, электропечами, термометрами, – совсем другое дело. Но в такой крохотной мастерской, как моя, рассчитывать на качество не приходится.
– Что же делать? Не хочется сдаваться. И ведь задарма работать не заставишь…
Но Кобаяси скрестил на груди руки с равнодушным видом. Когда все шло гладко, мы с ним были даже приятелями, а теперь его точно подменили – словно совсем чужой человек. Что ж, если все это правда, лучше продать по дешевке и заготовки, и оборудование, потому что продолжать работу – все равно что самому себе рыть могилу.
– Подожди пару дней! Не снимай штампов! – крикнул мне вдогонку Кобаяси, но я уже не слушал его. Я хотел встретиться с Муратой и поговорить с ним начистоту. Интересно, когда Нагаяма приходил клянчить денег, он знал, что работа приостановлена?
Дурные предчувствия мучили меня; казалось, я лечу в бездну. Я ждал автобуса, и беспокойство не исчезало. По дороге я зашел в пивнушку, позвонил Мурате домой, но не дозвонился. Тогда я выгреб из карманов всю мелочь, заказал сивухи и выпил все до капли.
Я вышел из автобуса и прошел квартала три в сторону железнодорожного моста. Здесь во множестве теснились мелкие лавчонки, мастерские. Среди них была и мастерская Мураты – «Кёва сэйсакудзё», ее обшарпанное двухэтажное здание виднелось по правую сторону дороги. Там стояла мертвая тишина, ворота были закрыты на засов. Пройдя вдоль покосившейся ограды, я подошел к черному ходу. Двор был большой, но заваленный кучами красновато-коричневой буровой муки. Женщина с ребенком на спине развешивала пеленки, похожие на лохмотья. Я справился о Мурате. Тогда она, бросившись ко мне, прошептала:
– Мурата сейчас… Да что я… Проходите, пожалуйста!
Я даже удивился. Я вошел в здание, где сильно пахло плесенью. Там стояло штук тридцать покрытых ржавчиной револьверных станков без ремней. В помещении было настолько тесно, что невозможно и шагу шагнуть. Мурата говорил, что сдал мастерскую в аренду, а оказалось, что она не годится даже для собачьей
