И ушёл странствовать…
Представьте себя участником телевикторины. На все простые вопросы ведущего вы ответили правильно, воспользовались «помощью зала», ещё один ответ, к счастью, знали, два раза просто повезло и вот… Последний вопрос! Ведущий в кретинском фиолетовом пиджаке, расшитом блёстками, пританцовывая, и делая многозначительные паузы, спрашивает.
— Шипперке! Что это или кто это? Четыре возможных ответа на вашем мониторе, но только один из них правильный. Выбирайте! Время!
И на экране высвечивается — Шипперке это:
— сказочный персонаж предгорий Австрийских Альп, аналог российского домового,
— бельгийская порода сторожевых собак,
— жаргонное словечко голландских портовых грузчиков, обозначающее «окурок»,
— ацеллюлярная коклюшная вакцина.
Клянусь, я бы выбрал «окурок»…
В Финляндии эта порода называется Суоменпистикорва. Если разбить слово на три части — Суомен- писти-корва, то, через несколько минут можно научиться произносить его достаточно быстро. Правда, я не знаю, где ставить ударение.
То ли дело — Шпиц. Похоже на воровскую кличку. Например, Клава Шпиц, она же Нонна Огуренкова, она же Изабелла Меньшова, она же Валентина Панияд, она же Хана Канцленбоген, трижды судима, сводня, воровка на доверии, на левой руке наколка «Клава».
У нас же, Финских Шпицев называют просто и весело — Финики.
— Вот, матушка, и приехали, — возница соскочил с саней и махнул рукой в рукавице на крепкую, свежесрубленную избу. Странно, но Наталья Дмитриевна, впервые за долгие месяцы пути улыбнулась. Хотя знаменитый нерченский мороз и давал о себе знать, но небо очистилось от туч, и белое солнце отражалась в мириадах снежинок. Да и от дома веяло теплом, спокойствием и, главное, жизнью. Из трубы поднимается прозрачный голубой дымок, двор изъезжен полозьями саней, бельё сушится на верёвке, на куче лошадиного навоза весело орут воробьи, а у распахнутых дверей бани мужичок бойко колет дрова. Наталья Дмитриевна пригляделась. Что-то неуловимо знакомое мелькало в неказистой фигуре, чертах лица крестьянина. Пригляделась и обмерла. Короткие кривые ножки, рост, глаза навыкате, нос. Княгиня пошатнулась и слабо вскрикнула. Мужичок обернулся. Нет, глаза не подвели её — в заячьем тулупчике, валенках и каком-то диком треухе на круглой голове перед Натальей Дмитриевной стоял любимый французский бульдог Михаила Александровича Кики. В памяти мелькнула освещённая факелами ночь, солдатские шинели и муж, в арестантской робе, прижимающий к груди перепуганного Кики, завёрнутого в рогожку…
— Ох, язви меня, — воскликнул бульдог, роняя топор. — Не успел я с банькой то, ох, не успел.
— Ты говоришь, Кики, — как сквозь сон, прошептала Наталья Дмитриевна.
— Да тут в Сибири, язви меня, и рыба запоёт, — радостно отозвался бульдог, поддерживая под руку госпожу. — Говорил я Михайлу Александровичу, что к утру вас надобно ждать! А он всё вечером, да вечером.
— А где он? Здоров ли?
— Да здоров, здоров. Спит, сердечный. Вчерась с ним полночи пельмени лепили. Ох, и пельмешки вышли, — Кики озорно блеснул круглыми глазками. — Двадцать штук сам съел, как одну копеечку! Господи, да идёмте в избу, княгинюшка. Сейчас Михайла Александровича разбудим, чайку, пельмешек. А тут уж и я с банькой поспею.
— Постой же, Кики, — Наталья Дмитриевна замедлила шаг, — но как же так? Ты же пёс, не человек. Как же у тебя получается?…
— Да шут его знает, — рассмеялся бульдог и шмыгнул носом. — Природа такая, наверное. Сибирь- матушка. Ого-го-го, — заорал он во всю глотку и, довольно улыбаясь, повёл княгиню в дом.
Из сборника «Венские городские легенды».
Давным-давно в старом добром городе Вена жил портной Эрих Шнауцер. Был он беден и одинок. Странное дело, но, несмотря на всё его мастерство и умеренные цены, заказчики обходили мастерскую Шнауцера стороной. А девушки… девушки, почему то, чувствовали себя рядом с ним, как-то неуютно и тоже избегали портного. Впрочем, много странностей окружало Э. Шнауцера. Завидев его, собаки поджимали хвосты и начинали выть.
Он никогда не ел, и, просто, не выносил запаха чеснока.
В доме его не висело распятие.
Отказывался брать заказы с серебряным шитьём.
Думаю, что продолжать не стоит. Действительно, Э. Шнауцер был оборотнем. Сказать, что в городе об этом никто не догадывался, пожалуй, нельзя. Но, так как, обернувшись волком, портной не бесчинствовал, не забирался в дома, а приканчивал какого-нибудь бродягу или разбойника, то в мэрии на это смотрели сквозь пальцы. В конце концов, по ночам добропорядочные граждане должны спать в своих постелях, а не бродить по тёмным переулкам. Да и на сторожах можно сэкономить, как-никак, а с заходом солнца улицы Вены пустели.
Не знаю, сколько бы это продолжалось, но однажды в полнолуние Шнауцер, подвывая и клацая зубами, отправился в очередное путешествие по городу. Сверкали звёзды, морозный воздух наполнял лёгкие, и душа его пела. Не прошло и нескольких минут, как он учуял, догнал и загрыз первую бродяжку. И тут, из кучи тряпья, что выпала их рук жертвы, раздался писк. Эрих, уже догадываясь, что там, развернул тряпки и увидел плачущую новорожденную малютку. Что было делать несчастному оборотню? Прячась в тени домов и прижимая к груди шевелящийся свёрток, Шнауцер огромными скачками бросился домой. Так у портного поселилась девочка, которую он назвал Миттель. Миттель Шнауцер.
Разумеется, Эрих с восторгом принял бремя неожиданно свалившегося на него отцовства. Теперь он работал день и ночь, дабы у ребёнка было всё самое лучшее, что мог предоставить город. Дом его был буквально завален игрушками и сладостями, на подоконниках появились цветы, а в клетках радостно пели щеглы и канарейки…
И что самое интересное, скажем так, вопреки всему, прожили они свою жизнь долго и счастливо. Миттель Шнауцер выросла, вышла замуж, нарожала папаше внуков, и умер он в своей кровати спокойный и радостный, окружённый многочисленной семьёй. Нет в этой истории серебряных пуль, осиновых кольев и обезумевшего от горя оборотня, рыдающего над растерзанным трупиком дочери. Это хорошая история.
