и культурных проблем грузинских евреев. В эту комиссию, помимо Серго Орджоникидзе, входили также и Вано Стуруа и Миха Цхакая. Ввели и меня. Все культурно-экономические мероприятия, проводимые тогда среди грузинских евреев, – открытие еврейских школ, преподавание еврейского языка и истории, учреждение культурно-просветительных органов, а также и эмиграция евреев в Палестину – совершались с ведома и разрешения этой комиссии. С ведома и разрешения лично Серго Орджоникидзе. Для подтверждения правдивости моих показаний я возбуждаю ходатайство и категорически требую:
1. Истребовать из архивов Наркомпроса и Наркомзема, а также из отдела НКВД – все документы и материалы, относящиеся как к проведению всех вышеупомянутых мероприятий, так и к организации эмиграции грузинских евреев.
2. Запросить Вано Стуруа, Миха Цхакая и особенно Серго Орджоникидзе об обстоятельствах эмиграции грузинских евреев в 1925 году.
Ходатайство подсудимого Д. Баазова произвело впечатление разорвавшейся бомбы.
Прокурор охрип от крика: 'Наглость преступника!.. Требует допросить соратников Великого Вождя!.. Как он смеет?! Отказать, отказать!'
Члены суда явно были растеряны. С нескрываемым гневом председательствующий вскакивает и, уже стоя, вспомнив о защите, спрашивает ее мнения.
Защита поддерживает ходатайство.
Председательствующий объявляет перерыв на час и исчезает вместе с прокурором.
Всем ясно: пошли докладывать 'наверх' о неслыханно дерзком ходатайстве подсудимого Баазова и получить указания, как реагировать.
В отличие от военных трибуналов, где почти все работники русские, в Верховном суде Грузии трудно удержать в тайне происходящее за закрытыми дверями. Грузин не может не поделиться с близким о слышанном или виденном. И вот суматоха, поднявшаяся в зале в связи с ходатайством подсудимого Баазова, уже обсуждается в кулуарах Верховного суда.
Друзья не скрывают своего восторга и восхищения поведением Баазова. Многие удивлены, но не смеют обсуждать с кем-либо происходящее. Есть и такие, что возмущаются наглостью 'врага'. Но таких очень мало.
В адвокатскую комнату входит адвокат Робидон Каландадзе. Он садится отдельно в углу, спиной ко всем, и молча курит одну папиросу за другой. К нему подсаживается один из адвокатов, его однофамилец и односельчанин. Он пытается узнать, какое впечатление произвело на того происходящее в зале.
– Робидон, что скажешь о нем?
Робидон долго молчит, курит и кашляет, потом, как бы самому себе, говорит:
– Да-а, умный человек!
Снова молчит, кашляет и курит. И вдруг смеется своим, всем нам хорошо знакомым иезуитским смехом и опять, словно ни к кому не обращаясь, произносит:
– Зачем ему защита?! Зачем ему Алексей и Дмитрий?! – И, хихикая, выходит из комнаты.
Никто не мог понять, что именно хотел сказать Робидон. Но всех поразило отсутствие желчи в его голосе и тех эпитетов, без которых он никогда не умел разговаривать о преступниках даже после того, как из грозного судьи превратился в адвоката.
Проходят часы, заседание не возобновляется. Обстановка накаляется. Нервозность публики усиливается. Все понимают: в эти минуты где-то решается судьба процесса.
Мрачные предчувствия, охватившие меня еще до начала процесса – при появлении профессора Кипшидзе, усиливаются. День подходит к концу. По распоряжению старшего секретаря Верховного суда конвой увозит заключенных.
Утром, 26 марта, открыв заседание, председательствующий огласил постановление судебной комиссии:
– Ходатайство подсудимого Баазова за необосно ванностью – отклонить!
Продолжается допрос.
– Расскажите о ваших связях с фашистами.
Подсудимый Баазов:
– Это обвинение чудовищно!
Председательствующий:
– Об этом показал на следствии ваш старший сын – Герцель.
Как всегда, при упоминании имени Герцеля, голос отца дрогнул:
– Дайте мне очную ставку с моим сыном.
Прокурор:
– Ваш сын осужден и сослан.
Подсудимый Баазов:
– Дайте мне показания, написанные им собственноручно.
– В деле имеются копии его показаний. Может быть, вы не доверяете органам? Или обвиняете следствие в составлении ложных протоколов допроса вашего сына?
Подсудимый:
– Где я нахожусь? В советском суде? Кому пришла дикая мысль обвинить меня в связи с врагами моего народа, людоедами, преследователями гениальных сынов еврейского народа, жаждущими крови моих детей? За что? Почему?.. Скажите!.. Объясните!..
Он обращается к прокурору, председательствующему, к заседателям и к сидящим в зале работникам суда и прокуратуры. А в голосе такой трагизм и печаль, что зал, кажется, на мгновение оцепенел.
Председательствующий, поняв, что его вопросы о связи отца с фашистами не дали желаемого результата, круто повернул допрос и принялся за других подсудимых.
В течение последующих двух дней допросили доктора Рамендика, доктора Гольдберга и бывшего директора 103-й русско-еврейской школы Пайкина. Ни один из них в предъявленном ему обвинении виновным себя не признал. Не отрицая дружеских взаимоотношений с подсудимым Баазовым в течение многих лет, они решительно отрицали какую-либо преступную связь с ним или участие в подпольной сионистской организации, а также всякую агитацию и пропаганду против советской власти.
Показания Рамендика, Гольдберга и Пайкина Д. Баазов полностью подтвердил.
Как и следовало ожидать, несколько иную линию занял подсудимый Рафо Элигулашвили. Лишь иронией судьбы можно было объяснить, что Элигулашвили оказался рядом с отцом на скамье подсудимых по обвинению в сионизме.
В середине 20-х годов родители Р. Элигулашвили с детьми переехали из Кутаиси в Тбилиси. Как все передовые молодые люди того времени, Рафо – почти еще мальчик – вместе со своим старшим братом Веньямином появился в окружении отца и Герцеля. Будучи однолетками, Хаим и Рафо быстро сдружились, вместе учились и вместе поступали в университет. Веньямин же держался ближе к Герцелю и вступил в основанную им тогда корпорацию 'Авода'.
Но вскоре, через год-два, Рафо вступил одним из первых грузинских евреев в комсомол, оказался в первых рядах борцов против 'национализма и фашизма' на еврейской улице, против 'баазовшины'.
В 1926-1928 годах яростную борьбу за уничтожение еврейского духа и 'ниспровержение авторитета Баазова' вел заведующий агитпропа ЦК партии Грузии армянин Питоев, органически ненавидевший евреев.
Немалая 'заслуга' наряду с Питоевым принадлежит и Рафо в ликвидации еврейских культурных учреждений.
Обладая редкими способностями подниматься по партийной лестнице, Рафо стал быстро занимать один за другим ответственные посты. В 30-х годах, после Маркмана, он был назначен Председателем Президиума Груз ОЗСТ, а к моменту ареста занимал пост Закавказского уполномоченного Внешторга СССР.
Сейчас, на процессе, оскорбленный до глубины души в своих партийных чувствах, Р. Элигулашвили резко отмежевывается от Баазова, утверждая, что он еще с юности боролся против него. В качестве доказательств своей правоты он перечислял все свои заслуги в борьбе против влияния Баазова на еврейские массы. Что у него общего с раввином Баазовым? Он воспитанник партии и предан ей душой и телом.
Да, в этом он был прав. Ничего между ними общего не было!
