– Молодец! Спасибо.
Анатолий, не ставя бутылку и отгородившись спиной от жены, плеснул четвертушку себе.
– А теперь слушайте все сюда, – пророкотала Капитолина Сергеевна. – Марина и, значит, Алеша! Перво-наперво – проздравляю! (В моей памяти неожиданно всплыло:
– Ха-ха-ха!… Эт верно!
– Муж в дверь, а жена в Тверь!
– Ох-хо-хо…
– Ти-ха! Ну, а теперича так… Сейчас кликну – горько. И вот сколько я буду этот стакан водки пить, столько вы будете целоваться. Ясно? – Капитолина Сергеевна расправила плечи, до краев заполняя воздухом двухведерную грудь, – и заревела, наливаясь кровью, на выдохе:
– Го-о-орь-ка-а-а!!!
– …о-о-о-о!… – подревел стол. Невеста и Тузов припали друг к другу.
– Раз! Два! Три! Четыре! Пять!…
Капитолина Сергеевна пила. Стакан опорожнялся со скоростью капельницы – страшно было смотреть…
– Гриня! Гриня!…
– Бу-у… бу!…
– Хрену, хрену ему!
– Гриня, не смотри!!
– …Одиннадцать! Двенадцать! Тринадцать! Четырнадцать!…
– Ну, молодец баба!
– Я помню, как-то Ленька Быков на спор…
– …муж-то у нее есть?
– Да ты чо, какой мужик ее выдержит.
– Разве что Алексеев…
– …Двадцать! Двадцать один! Двадцать два!…
– Не отрываться, не отрываться!
– Задохнутся, однако…
– Ничо, в носу дырки есть.
– Дусь, а Дусь! Капка-то – а?
– Ох, бойка… Вся в деда свово, Парфена. Тот и помер-то у Лукерьиной внучки на свадьбе.
– …Тридцать восемь! Тридцать девять! Сорок! Сорок один!…
Водки у тети Капы осталось на палец… Вдруг я увидел мать Тузова: наклонив голову, она со страданием смотрела на молодых. Отец сидел неподвижный, бледный – как мраморный истукан. Мать невесты громко считала; ее муж, видимо опьяневший, взмахивал в такт хоровому слогу огромным жилистым кулаком…
– Она ить и ведро выпить может.
– Ведро не ведро, а…
– Зверь баба!
– …Шестьдесят!!!
Тетя Капа броском оторвала стакан от уложенных мясистым сердечищем губ – и перевернула его вверх дном: сорвалась одинокая капля…
– Ур-р-ра-а!…
Гости, повскакав, бешено закричали и забили в ладоши. Невеста мужицким жестом вытерла губы – помады на них не осталось – и схватила бокал. Тузов – растрепанный, возбужденный, как-то нервически радостный – налил водки ей и себе. Невеста вскочила чертом…
– Еще раз за гостей! З-за вас, дорогие гости!!
Краснолицые, сшибая стаканы, рванулись к бутылкам… Славик тоже разлил; он был уже несколько навеселе – как впрочем и я, – и вообще ему было весело: я знал, что Славик, по своей непосредственной и несамолюбивой природе, любит просто смотреть на жизнь – даже если и не может принять в ней деятельного участия. Лика – помоему, единственно трезвая среди четырех десятков гостей (не считая, конечно, родителей Тузова; а так даже старухи, хотя и воробьиными порциями, но с видимым удовольствием пили) – ничуть не скучала: во-первых, на мой взгляд, было вовсе не скучно, а во-вторых – и это было, конечно, главное, – рядом с нею был Славик… Мы с Зоей сидели, тесно касаясь друг друга бедрами; холод непонятного отчуждения, казалось, прошел; я часто взглядывал на нее – и тогда ее большеглазое, обжигающее памятью поцелуев изумительное лицо освещалось чудной улыбкой; весь мир вокруг меня умирал, потому что был лишним: кроме Зои, мне ничего не было нужно из целого мира… Холод прошел – и все равно, когда я случайно наталкивался взглядом на Лику и Славика, мне становилось больно: это была не зависть, потому что я искренне любил и Лику, и Славика, – а именно никого не отчуждающая, замкнувшаяся в сердце печальная боль: так страдает увечный, когда вид здорового близкого ему человека
