– А почему? – спросил Андрей, доливая бутылку.
– Да вообше-то, если копнуть… то из-за того мужика, которого он убил.
Андрей, мотнув головой, посунулся носом в кружки – поровну ли налил.
– Угрызения совести, что ли, замучили?
– Ну, насчет совести я не знаю… чего тут, вообще говоря, угрызаться? Правда, он мне как-то под пьяную руку сказал: что бы мне, говорит, тогда со вторым столкнуться… Второй-то за убийство сидел.
– А первый?
– Этот нет. Разбой, хулиганка… хотя в последний раз мужика – ну, которого он пырнул – едва откачали. Я вам вот что скажу: люди от Мишки отвернулись. То есть как отвернулись – не то чтобы осуждать стали, обвинять там, руки не подадут – нет… хотя были, конечно, такие, что говорили: мент поганый, человека убил и хоть бы что – за глаза, понятно. Но большинство мужиков на него и раньше-то смотрели с опаской, а после этого случая и вовсе зауважали. Я помню, в то лето у нас в клубе драка была, дегунинские в гости приехали… разошлись не на шутку, а он как вошел – всё! Как будто кнопку нажали. А раньше и мента могли угостить, тем более пьяные и в темноте. Нет, уважать уважали, а вот… ну, не то чтобы дружить – он и раньше-то особо близко к себе не подпускал, – а вот посидеть, выпить, на воду там или на куницу с ним вместе сходить – ну, никто не хотел. Почему? Не знаю я почему! Ну… плохо стало с ним. Вот вы меня знаете, я без сантиментов человек, но иногда вот так сядешь с ним, выпьешь – смотришь на него и думаешь: человека убил… Я не знаю, но, в общем, сидеть мне с ним – а у нас, сами знаете, все дела делаются через то, чтобы посидеть, – стало как-то тоскливо. Поговоришь минут пять, и – все… хочется уйти. И другие так. Ну, напряженно с ним как-то, что ли? или неловко?… Ч-черт его знает!
– Ну, Саня, – сказал Андрей, – это ты что-то чересчур сложное для него изобрел. Непохож этот твой Михаил… на Гамлета.
– Ха, чудак человек! – хохотнул Тенишев и хлопнул себя по коленям. – Да он мне сам об этом рассказывал год назад, когда его уже из милиции выперли. Сложное… Пришел он как-то ко мне с двумя пузырями – не выгонять же человека… посидели, он мне все это и рассказал – в дополнение к тому, что я сам чувствовал. Все мужики, говорит, морды воротят. Я, говорит, одно время не замечал… сидят, курят, лясы точат – подойдешь, сядешь с ними… смотрю – через пять минут один встал: пора, говорит, – а до конца обеда еще полчаса, – следом второй: мол, волна разошлась, пойду посмотрю, как там лодка причалена… ну, а как последний останется, так этот вообще чуть не бегом. И как начал он это подмечать – всё! Он мне столько тогда вывалил, чуть ли не по дням, и все помнит – я даже подумал: записывает, что ли? Со стороны – чистейшая мания, надо к психиатру… я ему так и сказал: выдумываешь ты все, у тебя навязчивая идея, – но про себя-то я знаю, что так оно на самом деле и есть: не то чтобы осуждают его на селе, просто с ним – плохо…
Тенишев замолчал. Я смотрел на неотразимо-переменчивое пламя костра – и видел среди трепетно изгибающихся языков неприязненно замкнутое, неподвижное, сильное сухое лицо, которое вдруг (ярко вспомнилось три года спустя!), в самый последний момент перед сутулым поворотом к машине, дрогнуло едва уловимо обиженным, недоумевающим, беспомощным выражением…
– …доконала его – ну, не знаю, это доконало или нет, но он мне об этом раза четыре рассказывал – эта баба, Ленка, которая у бандита в подругах была. Ее мужика, Кольку, которого дружок ее в последний раз чуть не убил, по пьяному делу посадили на пятнадцать суток. А было это весной, они как раз землю под огороды взяли, ну, и надо было ее поднимать. А мужик-то сидит… Ну, Ленка пришла и стала Мишку за своего придурка просить. Он отказал… да и что он мог сделать? Суд сажает, суд выпускает, не он. Так она, дура баба, в крик… а напоследок и говорит ему: тебе, говорит, что человека убить, что подсвинка зарезать. Представляете? Этот бандит чуть ее мужика на тот свет не отправил, а она Мишке такое! Ну и… в общем, все это по капле, по капле – и начал он поддавать. Он и раньше-то трезвенником не был, а тут почти каждый день. Ну, а дальше все уже по пьянке пошло. Был у него тут один приятель, бывший афганец, прапорщик, тоже большой нелюбитель выпить… кстати, чуть не единственный остался из тех, кто с Мишкою выпивал – ну, я не беру в расчет алкашей, потому что тогда Мишка с алкашами не пил. Так вот в прошлую зиму они с этим прапором напились и чего-то не поделили, и Мишка этому прапору голову проломил. Действительно проломил, трещина в черепе – стулом, что ли, ударил. Вообще-то запросто могли посадить, но прапор писать заявление не стал… вернее, жена написала, но потом забрала. Посадить не посадили, но из органов выгнали с треском… Ну, и все. Кончился Мишка.
Тенишев замолчал. Слышно было только костер.
– А семья у него есть? – спросила Наташа.
– Он разведенный. С матерью жил. С минуту помолчали – закуривая.
– Да, – сказал Андрей. – Ну что, на Журавлево пойдем?
– Ну, а куда же еще, – сказал Тенишев. – С семидесятой здесь делать нечего.
– Уровень-то как в этом году упал.
– Да…
Мы выпили еще по одной и пошли загружать сети.
