разумно, назначив его ответственным за мирные переговоры с Вьетнамом, которые в результате обернулись годами препирательств по поводу протокола переговоров и миром, вскорости развалившимся на куски.
Перед тем, как в жизни этого хрыча появилась Вэл, его дома в Джорджтауне и Виргинии были сама мрачность и уныние. Гости, входившие в столовую, бормотали себе под нос: «Входящие, оставьте упования». Вино больше смахивало на сироп от кашля; только самый отчаянный алкоголик мог проглотить его не поморщившись. Так он и правил, сидя в своем мрачном кабинете, обитом красным деревом, развлекая гостей нескончаемыми монологами на такие занимательные темы, как ожидаемый рост добычи урана в России и борьба Аденауэра с неустойчивостью немецкой марки в послевоенный период. Его безвременная смерть, наступившая в возрасте восьмидесяти восьми лет в результате того, что он неосторожно наступил на грабли, была воспринята истеблишментом как конец великой эпохи и своего рода национальная трагедия. В своей пламенной речи в Национальном Соборе президент сокрушался по поводу того, как ему будет не хватать такого мудрого и надежного советника.
Вэл, напротив, обожала бросать деньги на ветер – она тратила их пригоршнями, охапками, буквально выстлав ими свой сад в Джорджтауне. Приглашая гостей на уик-энд в свое поместье в Мидцелбурге в Виргинии, она посылала за ними вертолеты. Она нанимала Паваротти, чтобы угостить их его пением, икрой и перепелиными яйцами. Фуа-гра и трюфели доставляли из Франции самолетом. Она ставила на кандидатов в президенты, как другие ставят на породистых рысаков на скачках. Кто-нибудь обязательно должен был победить. Один из ее рысаков в конечном счете пришел-таки первым. Джеймисон наверняка перевернулся бы в гробу, узнай он о расточительности Вэл. Тридцать миллионов? Да за половину этих денег можно купить Италию…
Вэл взяла Баниона под руку и повела в гостиную, уставленную свежими пионами. В воздухе таял сладковатый дым ароматических свечей. Банион обвел взглядом комнату в поисках жены. Это был самый обычный воскресный завтрак у Вэл: два секретаря кабинета; два бывших секретаря кабинета; один объявленный кандидат в президенты и еще один – пока необъявленный; кинозвезда (специально приехавшая, чтобы опровергнуть слухи о так называемой «стильной» болезни); Тайлер Пинч, куратор галереи Фриппс… А, вот и Битси, рядом с ним; сенаторы все тут, все до одного; спикер Палаты представителей, помощник лидера фракции большинства; главный редактор «Пост» и редактор отдела зарубежной информации, и – да, Баниону был особенно приятно видеть этих двоих – Тони Флемм и Брент Борман, ведущие других вашингтонских воскресных программ; пара ученых мужей – авторов заумных газетных публикаций, чьи опусы были столь же доступны пониманию, сколь древнеегипетские манускрипты; весьма экзотическая семейная пара биографов, Ник и Нора; экс-любовница одного из экс-президентов (несколько администраций назад), ныне – музыкантша в симфоническом оркестре; и необъятный, внушительный, обходительный, сладкоголосый Бертон Галилей – юрист, лоббист, друг президентов, который отверг пост судьи в Верховном Суде, потому что не захотел отказаться, как он по секрету шепнул Баниону, от одной «кошечки – этого бесценного дара человечеству». Кто еще? Новый руководитель протокольного отдела из государственного департамента, как ее там, Мэнди что ли; французский посол, бразильский посол, канадский посол, индонезийский посол, пытающийся с грехом пополам объяснить другим дипломатам недавнее решение правительства его страны «успокоить» еще один десяток тысяч жителей восточного Тимора;[9] да архитектор с супругой, которую Банион на дух не переносил, потому что она заявила ему, что никогда не смотрит телевизор.
Появился дворецкий, неся в руках поднос с бокалами: «кровавая Мэри», шампанское, белое вино и газированная вода с лаймом. Банион взял стакан газировки и застыл в ожидании почестей. Отмахнулся от предложенных сандвичей с кресс-салатом: не очень-то ловко принимать комплименты с набитым зеленью ртом.
Битси подошла к нему первой, таща за собой Тайлера Пинча. На ней был шикарный двубортный пиджак, жемчужное ожерелье, золотые сережки. Худенькая, изящная, с безупречно белозубой улыбкой и большими, широко распахнутыми глазами, будто она все время чему-то удивлялась. У нее были южные корни, как, впрочем, и у большинства истинных вашингтонцев. Ее отец мог часами рассказывать о фамильном древе, которое можно было проследить чуть ли не с начала нашей эры.
Банион и Битси повстречались двадцать лет назад; в ту пору оба были молодыми специалистами, проходившими летнюю практику на Капитолийском холме и участвовавшими в программе «Светлое Будущее». Участники этой программы, молодые начинающие карьеристы, приезжали в Вашингтон, чтобы помелькать перед правящей элитой. Банион, застенчивый очкарик, который никогда не пользовался успехом у женщин, влюбился в Битси сразу. Надо сказать, все практикантки лезли из кожи вон, стараясь выглядеть как можно хуже, чтобы мужчины воспринимали их всерьез. Одна Битси всегда выглядела на все сто, каждое утро – новая блузочка, туфли-лодочки, чулки, плиссированная юбочка и аромат духов «Уайт Шоулдерс», от которого Банион сразу же заводился. В один прекрасный день он, набравшись наглости, все-таки пригласил ее на свидание. К его великому удивлению, она приняла приглашение.
В ту лунную ночь, после симфонии в Кеннеди-центре,[10] они сидели на мраморных ступенях моста Мемориал-Бридж, и Банион с пеной у рта рассказывал ей о своем выпускном сочинении, посвященном решению Франции отказаться от участия в военных программах НАТО в 1966 году. Битси была очарована. Из Оксфорда, где он скрывался, уклоняясь от собственного «вступления» во вьетнамскую войну, Банион писал ей страстные письма о зарождении Общего рынка. Они поженились в Церкви Слова Христова в Джорджтауне. Все было разыграно как по нотам, в соответствии с «протоколом». На церемонии присутствовал государственный секретарь Соединенных Штатов, старинный друг родителей Битси. Прием состоялся в клубе «Чеви-Чейс», медовый месяц они провели на Бермудах. По возвращении обоих ожидала работа: Битси – в отеле «Хэй-Адамс», в отделе маркетинга и сбыта; Баниона – в администрации сенатора Германикуса П. Дельфа из Северной Каролины; и, как оказалось, очень вовремя, поскольку Дельф как раз начал давать показания по делу о причастности ЦРУ к неудачной попытке убийства канадского премьер-министра. Это было началом головокружительной карьеры Баниона в качестве «телеперсоны». Но в те времена все карьеры в Вашингтоне, так или иначе, были головокружительными.
Сенатор Дельф угодил в Сенатский комитет по расследованию преступлений против членов правительства исключительно благодаря неукоснительному соблюдению правила старшинства.[11] Он не был, как в свое время писал какой-то умник, одним из основателей МЕНСЫ.[12] Газеты обычно писали о нем, как о человеке «с весьма ограниченными интеллектуальными возможностями». Банион, будучи, вне всяких сомнений, юношей незаурядным, сделался правой рукой сенатора; и, поскольку тем нескончаемым жарким летом сенатор продолжал давать показания, Баниона узрели миллионы американских телезрителей – в качестве молодого помощника сенатора Дельфа, который безостановочно шепчет что-то ему на ухо. «Вашингтон пост» написала, что он, «по-видимому, решил навеки поселиться в ухе у сенатора».
Его отчет по итогам деятельности комитета превзошел все ожидания – еще один рекорд на пути к успеху. Это была ловкая попытка найти компромисс между праведным гневом и осторожными реформами, между теми, кто полагал, что Соединенные Штаты не имеют права травить канадских премьер-министров, и теми, кто, не одобряя этого конкретного шага, считал, что в будущем Соединенные Штаты непременно должны заслужить право избавляться от неугодных премьер-министров, если обстоятельства того требуют. Качество сего творения было необычайно высоко для стандартного отчета Конгресса: там имелись цитаты из Катона Старшего, Поля Валери и, для особого шика, из Мао Цзэдуна. «Нью-Йорк таймс» окрестила его «молодым человеком, которого следует опасаться». Другие сенаторы начали наперегонки переманивать его в свой штат.
Банион стал часто появляться в «Вашингтон уик-энд» – одной из наиболее серьезных и одновременно смертельно скучных воскресных телепрограмм. Баниону безумно льстили восхищенные взгляды прохожих на улице, негромкое «ах» метрдотеля в ресторане, узнавшего его. Пэг Бейнбридж, автор редакционной страницы в «Пост», предложила ему написать статью для газеты. Опус ей понравился, и она попросила еще. Уволившись из администрации сенатора, – как он не без помпезности объяснил, «по той причине, что он позволил переманить себя в частный сектор», Банион заделался настоящей акулой пера и телеэкрана, учредив синдицированную колонку[13] в «Пост» и регулярно появляясь в «Вашингтон уик-энд».
Справедливости ради следует заметить, что его выступления в «Вашингтон уик-энд» были весьма
