— Так заряди его!
Я повиновался, и он молча повернулся и быстро зашагал в сторону тропы. Подъем был и без того довольно труден, а тут еще пришлось продираться сквозь густые заросли колючего терновника, так что, прежде чем мы достигли скалистого обрыва на противоположной стороне каменной стены, наши руки были исцарапаны и кровоточили, а одежда порвана во многих местах.
— Теперь гляди в оба, — сказал де Кьюзак, когда я лег на живот и высунулся из-за края обрыва. — Старайся не шуметь да не свались в пропасть, чего доброго!
В следующий момент я уже перегнулся вниз, пристально всматриваясь в песок и камни далеко внизу.
— Ничего не видно, — доложил я, — ни дыма, ни костра и ни единой живой души!
— Что? — прошептал де Кьюзак и улегся рядом со мной. — Эх, Джереми! — сказал он. — Глаза у тебя есть, да только пользоваться ими ты не умеешь! Видишь вон тот плоский серый камень?
Я кивнул.
— А на нем что ты видишь?
— Ничего, — ответил я, — кроме черного пятна.
— Вот именно, и это черное пятно — явный след от костра. Здесь часто горел огонь, Джереми, а огонь не разжигается сам по себе. Однако вернемся к заливу, а то меня все это начинает не на шутку тревожить.
Когда мы возвратились в хижину на берегу, он долго сидел неподвижно, время от времени бормоча что-то себе под нос; наконец он сказал, обернувшись ко мне:
— Тебе уже пора идти, Джереми, но сначала оставь мне свой пистолет: он может мне пригодиться.
Пистолет был мне ни к чему — я уже давно заметил, что подстрелить чайку или баклана значительно легче из обыкновенной рогатки, чем из этого неуклюжего самопала, — и я с готовностью оставил его французу. Распрощавшись с ним, я медленно побрел домой, размышляя над странными событиями и над тем, что ожидает нас в грядущем.
4. О втором незнакомце, о коричневой шкатулке и о помешательстве, охватившем весь Керктаун
На следующий день после вышеупомянутых приключений де Кьюзак и сообщил мне, что собирается покинуть наши края; он казался озабоченным и встревоженным. Я был очень огорчен, услышав о его намерении, поскольку понятия не имел, чем буду занимать свое свободное время без него; похоже, он догадался о моем самочувствии, так как неожиданно проговорил:
— Жаль, что я не могу взять тебя с собой, Джереми: ведь до сих пор мне так и не удалось превзойти тебя в том хитром повороте кистью, которому я сам тебя научил! Кораблекрушение нарушило все мои планы, и теперь я вынужден скитаться в одиночку.
— Как же вы собираетесь скитаться? — спросил я.
— Diable! — сказал он. — Это вопрос вопросов!
— И куда же вы пойдете? — не отставал я.
— Будь у меня крылья, — ответил он, — я бы взял курс на Лейт 13, но поскольку крыльев у меня нет, то мне абсолютно все равно, куда идти.
— Ничего подобного, — возразил я.
— Что ты имеешь в виду? — спросил он, пристально взглянув на меня.
— А то, что я могу взять у старого Эйба-лодочника быстроходный парусный ял, пригнать его сюда, взять вас на борт и сплавать в Лейт, и никто даже не догадается!
— Ты можешь достать лодку? — удивился он.
— Разумеется: я часто ходил на ней под парусом.
Он немного подумал, нетерпеливо притоптывая сапогом по песку.
— Это самый лучший вариант, — сказал он наконец. — Сколько времени тебе понадобится, чтобы приплыть сюда на лодке?
— Часа три, не меньше, — ответил я. — Но разве вы решили уйти уже сегодня?
— Чем раньше, тем лучше, Джереми, — сказал он. — Отправляйся за ялом; я буду ждать тебя здесь. День сегодня тихий, погожий, и ветер нам благоприятствует.
Я поспешил домой и вскоре без труда договорился о лодке со старым Эйбом: мне кажется, он относился ко мне благосклонно, потому что сам тоже был коренастым и низкорослым, вроде меня. Ял представлял собой юркое маленькое суденышко с неполной палубой, и, когда я вышел за пределы гавани, он живо побежал по волнам, так что у меня было время подумать, сидя на корме и держа в одной руке гладкую рукоятку румпеля, а другой управляя парусом.
Я размышлял о происшествиях последних двух месяцев, ломая себе голову над тем, что удерживало де Кьюзака на берегу столь долгое время. Едва ли он надеялся отыскать среди погибших какого-то особого мертвеца, потому что последнего утопленника выбросило на берег месяц тому назад, а остальная команда к этому времени давно уже превратилась в пищу для рыб и никогда больше не предстанет перед глазами простого смертного, во всяком случае, до дня Страшного суда. Может быть, на борту судна находилось сокровище, ведь де Кьюзак явно искал что-то в море в тот ветреный день, когда я застал его голым на рифе? Такое предположение было вполне правдоподобным, как, впрочем, и множество других, и поэтому я продолжал теряться в догадках. К тому же кругом ходили слухи о многочисленных заговорах, ибо королева Мэри 14 находилась в английской тюрьме, а мы в Керктауне были не так уж изолированы от мира, чтобы не знать о том, что творилось в Англии.
В конце концов я пришел к выводу, что какие бы причины ни вынуждали де Кьюзака жить на берегу, поблизости от места гибели судна, не менее веские причины заставляли его сохранять свое присутствие здесь в тайне, в чем меня убедило вчерашнее событие, а также беспокойство француза при виде следов чужого костра. Это ли послужило поводом для его поспешного решения покинуть здешние места, или он уже отыскал то, ради чего оставался здесь так долго?
Посвежевший бриз вернул меня к действительности, и мне пришлось все свое внимание и сноровку приложить к управлению ялом, то и дело норовившим увильнуть под ветер, так что я вынужден был постоянно держаться поближе к берегу. Поэтому прошло не менее четырех часов с момента нашего расставания с де Кьюзаком, прежде чем передо мной открылись наконец очертания знакомого берега.
Однако не успел я обогнуть крайнюю оконечность рифа, как до моих ушей донесся резкий звук пистолетного выстрела. Я быстро взглянул на берег и с трудом удержался от восклицания, так как там, где я оставил одного человека, теперь оказалось двое.
Одним из них был де Кьюзак, а вторым — я заметил это даже отсюда, из лодки, — значительно более крупный мужчина, оба стояли друг против друга со шпагами в руках, а между ними на песке лежал какой-то небольшой коричневый предмет.
«Должно быть, де Кьюзак выстрелил из самопала и промахнулся», — подумал я и в диком волнении повернул нос яла к берегу, ловя парусом малейшее дуновение ветра, чтобы поскорее добраться до цели.
Я молча следил за дерущимися, затаив дыхание, но ни один из них меня не заметил, поскольку все их внимание было занято нанесением и парированием ударов; шпаги их с невероятной быстротой мелькали в воздухе, а гибкие фигуры то сходились, то расходились, словно в каком-то странном и нелепом танце.
Берег становился все ближе и ближе, пока я не начал уже различать на нем некоторые детали. Так я заметил, что крупный мужчина был ранен в щеку — очевидно, пулей из пистолета — и что темный предмет между бойцами представлял собой небольшой сундучок или шкатулку. «Успею ли я?»— единственная мысль билась у меня в голове по мере того, как вода журчала и плескалась под килем яла и дорожка белой пены ровной полосой тянулась за его кормой.
До меня уже доносилось позвякивание стали — клик-клик, — но я все еще оставался незамеченным. Я молчал, стиснув зубы, изо всех сил удерживая рвущийся у меня из груди крик, боясь, как бы случайным возгласом не отвлечь внимание дуэлянтов.
Де Кьюзак явно теснил своего более крупного соперника и один раз, сделав ловкий финт, едва не проткнул незнакомца насквозь; однако тот успел вовремя уклониться и остался невредимым.
И тут я увидел, как незнакомец носком сапога толкнул сундучок под ноги де Кьюзаку; тот запнулся и, потеряв равновесие, сделал несколько неверных шагов; в мгновение ока незнакомец набросился на
