неожиданно впадала в тихую задумчивость, молча глядя далеким, отсутствующим взором на широкую речную гладь, и я не знаю, какой она мне нравилась больше, потому что если ее смех и шалости радовали меня, то молчаливая печаль очень гармонировала с моим душевным настроем, поскольку некоторые вещи я не мог забыть, а некоторые далекие приглушенные голоса не в силах был перестать слышать; покинув Керктаун всего лишь юношей, я повидал и совершил больше, чём иные за многие годы, и порой мне даже не верилось, что сэр Джаспер намного старше меня.
Прошел месяц с тех пор, как» Санта-Мария» бросила якорь в Темзе. Драгоценные самоцветы были удачно проданы, и мы все трое не испытывали никаких материальных затруднений. Сэр Джаспер и я с удовольствием предавались безмятежному отдыху, однако Саймону надоело праздное ничегонеделание, и я с горечью замечал, как старый разведчик и воин, не желая расставаться с нами, в то же время тоскует по жизни на широком просторе, подальше от тесноты и сутолоки больших городов. Видя, как он страдает, я вдруг напомнил себе, что мы не выполнили молчаливого обета, данного нами бедняге Джеку Роджерсу и молодому мастеру Трелони, и решил немедленно отправиться в Западную Англию.
Когда Саймон услыхал об этом, он хлопнул себя ладонью по ляжке и с трудом удержался от радостного возгласа; но с госпожой Марджори дело обстояло совершенно иначе. Она ни за что не хотела отпускать меня и проявляла такой страх и тревогу, что я даже поразился ее странному упорству.
— Послушай, Марджори, — уговаривал я ее, — ведь это же последнее желание наших верных и храбрых товарищей и не выполнить его я не могу. Тем более что путешествие недолгое, совершенно безопасное и со мной рядом будет Саймон. Что же тревожит тебя, милая?
Долгое время она не хотела мне ничего говорить, но наконец призналась, что ее постоянно преследуют какие-то типы на улице и она боится, как бы не случилось чего дурного.
Я не смог удержаться от смеха, частью потому, что причина оказалась столь будничной и тривиальной, а частью из-за ее наивной простоты.
— Брось, Марджори! — сказал я. — С тобой твой отец, не говоря уже о старой Джоан, и хотя я, конечно, могу поверить, что тебя преследуют парни на улице…
Она шутливо ущипнула меня за мочку уха и, покраснев, не сказала больше ни слова; таким образом, проблема была решена, и одним морозным утром, когда туман низко стелился по земле, мы с Саймоном выехали из Лондона и направились по дороге в Портсмут. Что касается нашего путешествия, то здесь едва ли уместно его описывать, хотя я вспоминаю его с удовольствием, несмотря на то что протекало оно без всяких приключений: свежий и чистый деревенский воздух, аромат увядающей листвы деревьев и кустарников, тихая грусть уходящего года — все это создавало неповторимую прелесть мирного сельского пейзажа, миля за милей которого оставались позади под аккомпанемент бодрого перестука копыт и позвякивания уздечек наших двух быстрых скакунов — Ролло и Наварро, — легкой размеренной рысью уносивших нас на запад. Наконец мы прибыли в Плимут и без особых хлопот отыскали Розу Трегартен, сообщив ей печальную новость с предельно возможными тактом и деликатностью. Впрочем, мы могли бы и не утруждать себя подобными церемониями, ибо она оказалась девицей ветреной и непостоянной и, поплакав для приличия некоторое время, тут же начала строить глазки Саймону. Ее чары оказались настолько неотразимы, что старый солдат не устоял перед ними, и, когда пришло время отправляться в Сент-Ив, я поехал один. И здесь мои добрые намерения тоже оказались напрасными, поскольку леди Трелони я уже не застал в живых. Несчастная мать, узнав о возвращении эскадры, отправилась в Плимут и была настолько потрясена известием о гибели «Морской феи», что слегла в постель и больше не вставала, покинув земную юдоль ради воссоединения с сыном на Небесах.
Вернувшись в Плимут, я убедился, что Саймону так и не удалось завоевать сердце корнуоллской девицы, которая, как мне показалось, была просто обыкновенной вертихвосткой и потаскушкой и забавлялась с ним, как со многими остальными. Однако, когда я намекнул ему на это, мой старый товарищ даже слушать меня не стал, так что мне оставалось лишь пожелать ему успеха в его дальнейших попытках. Поскольку он все еще не терял надежды добиться благосклонности ветреной красавицы, он решил задержаться в Плимуте, а поскольку я не мог задерживаться здесь из-за ожидавшей меня госпожи Марджори, то пришлось мне возвращаться в Лондон в тоскливом одиночестве, без моего доброго товарища. Все шло хорошо до тех пор, пока я, проделав обратный путь с запада на восток, не добрался наконец до маленького городка Гилфорда, где остановился в довольно дрянной гостинице. Я намеревался выехать утром на рассвете, с тем чтобы к вечеру оказаться в Лондоне.
Однако на следующий день, выехав из гостиницы, я почувствовал себя дурно: кости мои ломило, голова болела, и сильный озноб постоянно бросал меня то в жар, то в холод. В довершение ко всему погода испортилась, небо заволокло тяжелыми тучами и к полудню разразился сильный ливень; тем не менее я не стал искать укрытия, но продолжал упорно стремиться вперед, потому что меня не покидало какое-то тревожное ощущение надвигающейся беды, и, вспоминая страхи Марджори, я чувствовал себя раздраженным и подавленным. С каждым часом недомогание и слабость все сильнее охватывали меня, тем более что непрекращающийся проливной дождь отнюдь не улучшал моего самочувствия. Я ехал словно в густом тумане, частью из-за насыщенного влагой воздуха, частью оттого, что от мокрой шерсти моей лошади валил пар, и задолго до наступления сумерек на мне уже не было сухой нитки, а зубы мои выбивали частую дробь от холода и сырости. Я понимал, что у меня начинается приступ тропической лихорадки, которую я подцепил в мангровых болотах Тринидада, и поэтому я пристально вглядывался в затянутый серой мглой горизонт в надежде найти какое-нибудь жилье, где я мог бы обсушиться и обогреться. Однако ничего подобного вокруг не было видно: местность была пустынная и безлюдная, и лишь изредка то тут то там попадались небольшие участки, поросшие вереском, да жалкие рощицы чахлых деревьев, уныло прозябающих среди многочисленных илистых болот и окаймленных камышами и тростником мелких озер со стоячей водой. И на все это лил нескончаемый дождь, и дорога, хоть и довольно приличная, вскоре обещала превратиться в жидкую грязь, и мой добрый конь уже с трудом вытаскивал ноги из вязкой глины, опустив голову и тяжело дыша, с каждым выдохом выпуская из ноздрей двойное облачко пара, и белоснежная пена хлопьями покрывала его мощную грудь.
«Черт побери, — подумал я про себя, поскольку ночь уже была не за горами, — так ведь не может дольше продолжаться, Джереми!»— и я еще внимательнее стал вглядываться в быстро сгущавшиеся сумерки, наклонившись вперед в седле; но впереди ничего не было видно, и ни один звук не доносился до моих ушей, кроме чавканья копыт Ролло да резкого, тревожного крика болотной выпи, жутко разносившегося над пустынной равниной.
Мне с каждой минутой становилось все хуже, пока я, вконец обессилев, не обвис в седле мокрым безвольным грузом, с тоской вспоминая теплые ночи Тринидада, легкий игривый ветерок, напоенный пряными ароматами этого далекого острова, тихие вечера, проведенные с Саймоном и сэром Джаспером под кронами пальм, лоснящуюся обнаженную кожу индейцев, не знающих, что такое теплая одежда, — и, не будь госпожи Марджори, я готов был бы тут же поменять здешний холод, слякоть и тоскливую природу на те сказочные места, даже несмотря на обилие в них змей, «донов» и кровососущих насекомых.
Мы медленно тащились мимо одинокой рощи шотландских сосен, которые в любое другое время могли бы развеселить мое сердце своим разлохмаченным видом, напомнив о севере и о стране овсяных лепешек, но сейчас они лишь усилили ощущение одиночества и заброшенности, стоя под дождем, черные и угрюмые, и я слышал, как вода стекает с их тяжелых лап, когда они, раскачиваясь под ветром, скрипят и стонут, словно жалуясь на свою печальную участь. Но едва мы миновали рощу, как далеко впереди я разглядел слабый свет, тускло мерцающий сквозь туманную мглу, — всего лишь жалкую искорку, однако источник огромной радости для меня, — и я рукой и голосом направил Ролло в ту сторону. Доброе животное, отлично понимая, что впереди ждут отдых и спасение от всех невзгод, с новой силой энергично бросилось бежать, разбрызгивая жидкую грязь из-под своих копыт.
По мере приближения свет становился все ярче, и я наконец определил, что он падает на дорогу из окна маленького домика, стоявшего немного в стороне.
Это было небольшое уединенное строение без малейших признаков наличия другого жилья поблизости, и поэтому я решил действовать с осторожностью: спрыгнув с седла и удерживая коня на поводу, я приблизился к дому, оказавшемуся при более детальном рассмотрении довольно ветхим деревянным сооружением, грубо сколоченным из бревен и крытым соломой, почерневшей от солнца и непогоды. Маленький сарай, пустой, если не считать стожка сена, примыкал к дому, и здесь я привязал Ролло к столбу, предоставив ему лакомиться сеном, сколько его душе угодно. Накинув ему на спину мокрый плащ вместо
