подземных кладовых, а древнее поверье утверждало, что в тот день, когда Город Огней окажется погруженным в темноту, погибнет и вся Нумантия.
Мы бросили якорь, когда лишь немного перевалило за полдень, и потому я предположил, что Совет приказал доставить меня в Никею под покровом темноты. «О боги, чего они могли опасаться?» – несколько раз спрашивал я себя. Разве не был я повсеместно проклятым первым трибуном, которого ненавидели почти так же, как и самого императора? Или положение изменилось?
Якорь мы подняли с началом «собачьей» вахты, то есть около четырех часов утра, и причалили в доках Никеи на рассвете. Нас поджидала конная группа хранителей мира, сопровождавшая четыре черные санитарные кареты с крошечными окнами, в которых тюремщики Никеи имели обыкновение перевозить заключенных.
– Вы сядете вот в эту, – распорядился Каталька. – Если вас кто-нибудь рассчитывает украсть, то похитители все равно не будут знать, на какую из карет нападать.
Восхитившись про себя тонкостью этого плана – я даже подумал, что этот человек может знать и о том, что суп не следует хлебать вилкой, – я вошел в указанную мне карету.
Пока мы гремели по утренним улицам, я не отрывался от крошечного окошка. Город Огней всегда кичился тем, что никогда не спал, но теперь он сильно изменился, и на улицах почти не было людей, за исключением фонарщиков, гасивших газовые факелы, немногочисленных пьяных да первых рабочих, направлявшихся по своим делам. Даже пьяницы спешили убраться с дороги при виде мундиров миротворцев – похоже, солдаты Эрна обладали именно такой репутацией, о которой я заранее подозревал.
Никея казалась серой, усталой, грязной, а ведь некогда она являла собой столицу, ярко сиявшую всеми цветами и оттенками. Война, оккупация армией Майсира, разграбление сокровищниц Нумантии королем Байраном… Но в первую очередь облик столицы, которую я так любил, изменило осознание беспрецедентного поражения.
Целые кварталы казались безлюдными, а районы, в которых еще не так давно жила преуспевающая публика, превратились в трущобы.
Мы миновали кирпичные казармы. Я хорошо их помнил: здесь в прежние времена размещались Золотые Шлемы – ни на что не годное парадное подразделение, которым мне некоторое время пришлось командовать. Здания казались заброшенными, газоны заросли, от белой краски, которой постоянно красили стволы деревьев, не осталось даже следов, тщательно вымощенные камнем дорожки были выщерблены. Из окон тянулись веревки с развешанным бельем (в основном женским). Перед казармами красовался приметный знак: желтая полоса – государственный цвет Майсира – поверх синего цвета Нумантии, а на этом фоне сжатая в кулак рука в железной перчатке и лозунг: «БЕРЕГИТЕ МИР». Я, конечно, не ожидал, что Никея окажется такой, какой я ее покинул, но то, что я увидел, по-настоящему больно задело меня, и я отвернулся от окна, не дожидаясь, пока карета остановится. Наконец дверь открылась; я увидел снаружи не менее полусотни миротворцев с оружием наготове, но, не задерживаясь, вышел и осмотрелся.
– Значит, это моя новая тюрьма?
– Вовсе не обязательно тюрьма, – ответил Каталька. – Просто место, где вы будете в безопасности, пока лорды не решат, как с вами поступить. – Его лицо скривилось в неприятной усмешке.
Я ответил ему примерно такой же улыбкой. Меня удивил не Каталька, а место, выбранное для моей новой тюрьмы: сам я использовал его совсем для других целей. Это было четырехэтажное здание с башней посредине, которое я когда-то выбрал для того, чтобы во время восстания Товиети поселить там Провидца Тенедоса. Я тоже укрывался там со своей будущей женой Маран. Позже, когда император занялся колдовством, именно здесь он вызывал демонов, которые подвигнули его начать столь плачевно закончившуюся войну с Майсиром.
Снова я ощутил вращение Колеса…
Меня привели в отведенное мне помещение на верхнем этаже наружной башни – то самое, которое занимал император, – и сказали, что в этой башне находится около трех сотен хранителей мира, единственной обязанностью которых является охрана моей персоны.
Здесь мне предстояло ждать, пока меня не пожелают вызвать.
Конечно, Бартоу и Скопас повели себя именно так, как я и думал, и потому вызова по «вопросу величайшей важности» мне пришлось ожидать целых две недели. Однако это оказалось только к лучшему, ибо за это время мне удалось подкупить одного из моих тюремщиков, напыщенного дурака по имени Дубатс. Он относился к той породе людей, которые уверены в том, что все знают, и стремятся постоянно это доказывать, хотя сам имел лишь очень приблизительное представление о событиях в Нумантии.
Император, восстав из мертвых, – власти до сих пор не знали, как к этому отнестись: то ли как к малопристойному спектаклю, то ли как к чрезвычайно неприятному факту, – перебрался с острова Палмерас в провинцию Гермонасса, где жители немедленно отреклись от власти Великого Совета и присягнули ему. Два корпуса хранителей мира, направленных для того, чтобы подавить угрозу в зародыше, перешли на сторону противника и образовали ядро его новой армии.
Тенедос, как сообщил мне тюремщик, шел к югу вдоль западного побережья Нумантии, наращивая силы по мере продвижения. Второй провинцией, признавшей его, оказался Тикао. Плохо понимая, как мне относиться к положению в мире, которому приходилось выбирать из двух зол, не имея представления при этом, которое из них меньшее, я не знал, гордиться мне или стыдиться того, что моя родная провинция Симабу сохранила лояльность марионеточному правительству, как, впрочем, и ее прибрежная соседка Даркот. Но Бала-Гиссар, Кхох и Гианц перешли на сторону Тенедоса, а на востоке их примеру последовали Бонвалет и Варан.
Правительство сохраняло власть над центральной частью Нумантии и Латаной, крупнейшей рекой страны, по которой проходил главный путь сообщения, связывающий север и юг. Только Исфахан, лежащий южнее главной провинции Дара, дрогнул было, но хранители мира быстро привели его в чувство. Каллио, еще одна крупная провинция, которая сначала возмутилась против Совета Десяти, а затем продолжила борьбу уже против императора, естественно, ни в какую не соглашалась вновь признать его, как и Юрей, который был опустошен сначала нашей собственной армией во время отступления из Нумантии, а затем еще более жестоко пострадал от пришедших нам на смену майсирцев. Жители Юрея больше не желали воевать ни за что и ни на чьей стороне.
Город Огней всегда первым приходил в волнение при любом кризисе, и сейчас, по словам тюремщика, здесь намеревались строить баррикады, чтобы противостоять натиску императорских войск. Второй бедой, которой боялись не меньше, если не больше, была возможность нового вторжения короля Байрана, уже пообещавшего уничтожить Нумантию. А третью угрозу представляли собой, конечно, демоны, которых архиколдун Тенедос, несомненно, напустит на Никею, чтобы обратить ее в пустыню.
