кораблями взять верх и тем самым подтвердить высокий потенциал ещё не растраченных возможностей его экипажа. Нужна была победа — одна на всех, чтобы ни в ком не сомневаться.
А без сомнений всё же не обошлось. Всего за несколько часов до выхода в море из отпуска прибыл замполит Лев Ипполитович Собенин. И тотчас поспешил на лодку, поскольку за полтора месяца своего отсутствия, как уверял, истосковался по своим людям и по привычной комиссарской работе. Познакомившись, Егор переговорил с ним накоротке, ввёл в курс корабельных дел. И нужно было видеть, как искренне огорчился замполит, когда узнал, что экипаж, по инициативе командира, перестал быть отличным.
— Как же вы так можете, Егор Степанович? — обескураженно вопрошал он, разводя руками и вздергивая худые плечи под мешковатым, свободно болтавшемся кителем. — И это в год столетия Ильича! Когда каждый из нас, как коммунист, максимум должен показать, на что способен.
— В том-то и беда, Лев Ипполитович, — отвечал на это Егор. — Мы всё время чего-то показываем, вместо того, чтобы делом доказывать. И потом, я что-то не припомню, где в работах Ильича говорилось бы в пользу необходимости «втирать очки». Если по правде, то дела у нас обстоят не так блестяще, как это принято было считать.
— Позволю себе напомнить, товарищ командир, что наша лодка в бригаде далеко не самая худшая. Нам верили, на нас надеялись, а мы, получается, всех подвели.
— И тем не менее, со мной всё же вынуждены были согласиться.
— Жаль, что не было меня. Я бы на такое никогда не согласился…
— А я бы вас переубедил, — с примиряющей улыбкой сказал Непрядов, не желая с самого начала обострять с замполитом отношения. Хотя не мог не почувствовать, что его-то переубедить было бы как раз труднее всего. Собенин не казался человеком покладистым.
Было известно, что Лев Ипполитович не относился к числу кадровых офицеров. Три года назад его призвали на флот с должности инструктора обкома партии, присвоив звание капитана третьего ранга. Узколицый, с заострённым орлиным носом и тонкими губами, он производил впечатление человека расчётливого и цепкого. Невозможно было понять, чего больше отражалось в его бледно-серых выпуклых глазах: природного холодка или же благоприобретённой твёрдости? Видимо, хватало и того, и другого.
На мостике Егор оставался почти целую вахту. Не в том дело, что никому не доверял. Просто здесь легче дышалось и свободнее думалось о том, как осуществить поиск «вражьего» конвоя. Никому в экипаже не было известно, сколько в ордере кораблей, с каких курсовых углов они могут появиться и каков порядок их маневрирования. Назывался лишь примерный район размером в
Добрую сотню квадратных миль, где следовало искать этот самый конвой.
Разумеется, кое о чём хотел было намекнуть Чижевский, закрывая глаза на штабную этику. Только Непрядов от этого вежливо уклонился, поскольку жить в долг не хотел. Эдуард лишь скривил губы, выражая должную степень своего снисходительного недоумения. Казалось, он потерял всякий интерес к тому, что Непрядов собирался предпринять. Его же «звёздный час» как проверяющего был впереди. Ничего другого не придумав, Чижевский сослался на головную боль и завалился спать в командирской каюте, предоставленной в его распоряжение. Егор и в мыслях не держал, чтобы действовать с чьей-то подачи. По-прежнему не сомневался в том, что в море следует работать «без дураков», полагаясь лишь на собственную интуицию, везение и опыт. Он не забывал, старый как мир, библейский дедов совет: «Никогда людям не лги, да не будешь сам ими обманут…» То была выстраданная им самим непременная истина. Ведь в замкнутом пространстве прочного корпуса ни от кого не скроешься, никому не солжёшь, чтобы этого не было бы видно. Его командирская совесть насквозь просвечивалась рентгеном матросских глаз и в них же он видел своё собственное отражение.
Из рубочного люка глухо прогудел хрипловатый, простуженный голос штурмана Скибы:
— Товарищ командир, через тридцать минут будем в точке погружения.
— Добро, — ответил Непрядов и сразу же распорядился готовить ходовой мостик к встрече с глубиной.
Прогромыхав отсыревшими яловыми сапогами по перекладинам трапа, Егор спустился в центральный отсек. После пронизывающего плоть и душу леденящего ветра здесь казалось не менее тепло и сухо, чем летом в Крыму. Во всяком случае, от таких сравнений подводная душа всегда согревалась и плоть млела, — кто ж этого на Северах не знал или не испытывал на себе.
Хлопнула над головой о комингс крышка верхнего рубочного люка, со свистом проколотой автомобильной камеры испустили дух клапана вентиляции, и отяжелевшая забортным балластом лодка провалилась на заданную глубину. Пошёл отсчёт замкнутого в пространстве отсечного времени.
Собираясь оценить обстановку, Непрядов подошел к штурманскому столику. Скиба тотчас вдавился в шпацию, уступая место у карты. Выглядел он в конец простуженным и вялым. На его впалых, усыпанных рябинками щеках, отороченных до самого подбородка курчавыми рыжими бакенбардами, играл воспалённый румянец. Судя по всему, штурман температурил.
— Да вы не беспокойтесь, товарищ командир, — поспешил он заверить, перехватив на себе настороженный взгляд начальства. — Лёгкое недомогание на почве нестойкого берегового насморка. В море всё пройдет.
— К доктору обращались? — поинтересовался Непрядов.
— Ним в коем случае! — почти с испугом воскликнул Скиба. — В начале похода это же — дурная примета. И потом, у меня есть одно верное средство, бабкин заговор от простуды.
Храбрясь, штурман приложил согнутую совком ладонь ко рту и начал зловеще бормотать:
— Серьезный аргумент, — Непрядов усмехнулся. — И что, действует?
— А-а как же! — хитрил Скиба. — При том в самый раз будет, если на ночь принять ещё пару таблеток аспирина, а в тёплые шерстяные носки, перед тем как надеть их, сыпануть по полпачки сухой горчицы. Поверьте уж, что всю лихоманку как рукой к утру снимет.
— Тоже мне, великий знахарь нашёлся, — проворчал подошедший доктор Целиков. — Пеницелин его, знаете ли, не устраивает.
— Таков мой организм, извольте мне простить… — с вежливым поклоном продекламировал штурман.
— Дождёшься у меня, пушкинист несчастный, — пригрозил доктор. — Вот как всажу вот тебе в задний филей лошадиную дозу антибиотика, так сразу узнаешь, как надо от твоего «нестойкого берегового насморка» лечиться.
Для порядка немного повздорив, доктор всё же разрешил штурману попробовать на ночь аспирин с горчицей. Оба сошлись на том, что хуже не будет.
Егор и сам знал, что это был испытанный метод выгонять в море всякую простуду. «Пускай будет так, — рассудил он про себя. — Раз у штурмана с юмором всё в порядке, значит, не пропадёт» — и взмахом руки повелел Скибе отправляться в каюту. Пока что можно было обойтись и без него. А со штурманскими обязанностями вполне справлялся помощник Имедашвили. Лодка шла на глубине постоянным курсом и заданной скоростью. До утра не предвиделось ничего такого, что могло бы нарушить это устоявшееся движение субмарины в пространстве и во времени.
Вестовой доложил, что в кают-компании стол накрыт к вечернему чаю. Что бы там ни случилось — расколись пополам небо или высохни океан — истинный подводник никогда не изменит привычке приложиться после вахты к горячей кружечке крепкого напитка. Чай и взбодрит, и согреет, и развяжет языки, чтобы, как водится, посудачить о житии отсечном — какие ж еще новости могут быть под водой?
Тому, кто не служил в подплаве, трудно себе представить, что такое настоящий подводный чай «по-
