– Давай, давай. Говори.
– Ладно, – соглашаюсь, хоть и понимаю, что не надо бы. – Как ее зовут?
Он зарычал, словно торжествуя победу, я сидела, он стоял надо мной, и я чувствовала – мы оба чувствовали, – что он вполне может сейчас меня ударить, если я скажу еще хоть слово. Я молчала.
Он победил. И мы оба проиграли. Это даже не была настоящая ссора, не по какому-то конкретному поводу, а просто из бессознательной потребности поругаться. Я не сумела управлять счастьем.
Потом я плакала. И думала: БРЮКВЫ, СЛАДКИЕ КАРТОФЕЛИ, ЦВЕТНЫЕ КАПУСТЫ, СПАРЖИ. Никто не сказал тому зеленщику, что так писать нельзя, никто его не поправил. А может, поправляли, да он не послушал.
Нет, тут вам не Англия. Тут Франция, и я сейчас объясню иначе. На днях я разговаривала с мсье Лажиске. Ему принадлежит несколько акров виноградников за деревней, и он рассказал мне, что в старину в конце каждого ряда сажали розовый куст. Оказывается, на розе болезнь проявляется раньше всего, так что розовые кусты – это своего рода система раннего оповещения. Мсье Лажиске сказал, что теперь эта традиция здесь заглохла, но в других районах Франции она еще сохранилась.
Мне кажется, что и в жизни надо сажать розовые кусты. Людям тоже нужна система раннего оповещения.
Оливер здесь стал другим. Вернее, как раз наоборот: Оливер здесь такой, каким был всегда и всегда останется. Но здесь он иначе смотрится. Французы его, в сущности, не понимают. Я только здесь сообразила, что Оливер – из тех, кто яснее всего выявляется в контексте. Когда я с ним познакомилась, он показался мне ужасно экзотичным; теперь же краски потускнели. И не только от времени и от привычки. Просто здесь имеется еще лишь один английский персонаж, на фоне которого он мог бы выделяться, – я. А этого недостаточно. Ему нужно, чтобы вокруг были такие люди, как Стюарт. Это – как в теории цвета. Если поместить рядом два разноцветных пятна, то оба цвета видишь немного измененными. Принцип совершенно тот же.
СТЮАРТ: Я взял трехнедельный отпуск. Прилетел в Лондон. Но оказалось, что ничего хорошего у меня из этого не получается. Я не ездил по тем местам, где мы бывали с Джил, хватило ума. Но меня одолевали злость и печаль. Говорят, злость пополам с печалью все же лучше, чем одна печаль, но я сомневаюсь. Когда ты ходишь печальный-печальный, люди к тебе внимательны и добры. Но когда к твоей грусти примешана злость, хочется просто стать посреди Трафальгарской площади и кричать: Я НЕ ВИНОВАТ. СМОТРИТЕ, ЧТО СО МНОЙ СДЕЛАЛИ. ПОЧЕМУ ГАК ВЫШЛО? ЭТО НЕСПРАВЕДЛИВО. Люди, испытывающие печаль, но еще и злость, не способны изжить свою боль; такие люди сходят с ума. Я стал как тот человек, что едет в метро и разговаривает вслух сам с собой. От таких стараются держаться подальше. Лучше ему под руку не попадаться, а то он еще спрыгнет или спихнет. Спрыгнет внезапно на рельсы перед поездом или спихнет туда вас.
Так что я поехал в гости к мадам Уайетт. Она дала мне та адрес. Я сказал, что хочу написать, потому что при последней встрече они старались держаться по-дружески, а ч. их оттолкнул. Не ручаюсь, что мадам Уайетт мне поверила. Она неплохо читает мысли. Поэтому я сменил тему и опросил, как ее новый любовник.
– Старый любовник, – поправила она.
– О, – сказал я, вообразив престарелого господина с пледом на коленях. – Вы не сообщили мне, какого он возраста.
– Да нет, я имею в виду, мой бывший любовник.
– Ой, простите.
– Ничего. Это был просто так… эпизод. Faut bien que le corps exulte. [76]
– Да.
Я бы так никогда не сказал. Это не мои слова. И вообще не знаю, можно ли по-английски сказать: «тело ликует». Телу приятно, это да, но вот чтобы оно ликовало, не уверен. Но может быть, это у меня так.
Когда подошло время прощаться, мадам Уайетт сказала:
– Стюарт, по-моему, еще рановато.
– Что рановато? – Я подумал, она сожалеет, что я уже собрался уходить.
– Начинать переписку. Повремени еще немного.
– Но они сами просили…
– Нет, не для них. Для тебя.
Я обдумал это. И купил карту. Ближайший аэропорт оказался в Тулузе, но я в Тулузу не полетел. Я взял билет на Монпелье. Я ведь мог направляться еще куда-нибудь, верно? Я и поехал было. Сел в машину и поехал прямо в противоположную сторону. Но потом подумал: глупости. И снова поискал на карте.
Я дважды без остановки проехал через их деревню. Первый раз нервничал и ехал слишком быстро. Выскочила какая-то чертова собака и чуть не угодила под колеса, едва выкрутил баранку. Второй раз проехал медленнее, увидел гостиницу. Возвратился, когда уже стемнело, и спросил номер. Никаких проблем. Деревня довольно живописная, но не приманка для туристов.
Я не хотел, чтобы мне сказали: «А у нас тут тоже живут англичане», – поэтому представился канадцем, да еще для надежности записался под вымышленной фамилией.
Я спросил номер окнами на улицу. Стою у окна. И жду.
ДЖИЛИАН: У меня не бывает предчувствий, я не телепат и не принадлежу к тем людям, которые говорят: «Я это нутром чувствовала». Но когда мне сказали, я сразу поняла.
Честно признаться, я мало думала о Стюарте с тех пор, как мы перебрались сюда. Все мое время уходит на Софи. Она так быстро меняется, постоянно показывается с новой стороны, я дорожу каждым мгновением. Кроме того, есть еще Оливер, не говоря о моей работе.
О Стюарте я вспоминала только в тяжелые минуты. Звучит некрасиво, но это правда. Например, когда впервые убеждаешься, что не можешь или, во всяком случае, не будешь все рассказывать человеку, за которым ты замужем. Так было у меня со Стюартом и так же с Оливером. Это не то чтобы ложь, а просто как бы подгонка, экономное обращение с правдой. На второй раз это уже не так поражает, но напоминает, как было в первый.
Утром в среду я стояла возле рыбного фургона. В Англии выстроились бы в очередь, а здесь просто толпятся, но знают, кто за кем, и если следующая – ты, но тебе не к спеху, можешь пропустить кого-нибудь вперед себя. Suis pas pressee. [77] Прошу вас. Я буду за вами. За мной была мадам Рив, и она спросила, любят ли англичане форель. Я ответила, что да, конечно.
– У меня сейчас остановился англичанин. Sont fous, les Anglaise. – Она посмеялась, показывая, что меня сюда не включает.
Упомянутый англичанин приехал три дня назад и все время сидит у себя в номере. Только раз или два поздно вечером выбирался украдкой на воздух. Говорит, что он канадец, но паспорт английский, и фамилия в нем не та, какой он назвался по приезде.
Когда я это услышала, я сразу поняла. Сразу.
– У него фамилия канадская? – спрашиваю как бы между делом.
– Что значит канадская фамилия? Я их не различаю. У него записано Юз или что-то в этом роде. Это канадская фамилия?
Юз. Да нет, не особенно канадская. Это фамилия моего первого мужа. Я раньше была мадам Стюарт Юз, то есть Хьюз, но только я не брала его фамилию. Он думал, что я поменяла фамилию, но я оставила свою. И фамилию Оливера я тоже не взяла.
